Дело было под вечер. Я сидел за небольшим круглым столиком у окна, в одном из множества безымянных кафе, коими в избытке укомплектован исторический центр. За окном шёл проливной дождь, разогнавший по укрытиям всех прохожих, и только бесконечный разноцветный поток машин, с бессмысленной яростью гудящих друг другу, проплывал мимо меня со скоростью повсеместно известной своей неторопливостью рептилии. Иными словами, смотреть на улице было не на что. Поэтому я, меланхолично помешивая свой какао и время от времени вылавливая из него зефиринки, смотрел в зал, на других посетителей. Их было достаточно. Две пожилые дамы, с аппетитом поедающие из креманок мороженное. Молодая девушка, волосы которой крайне эффектно утонули в томатном крем-супе, пока она пыталась сделать «утиное селфи» с бокалом вина. Семейная пара с ребёнком, о чём-то спорящие, в то время как малыш увлечённо размазывал по столу что-то вроде картофельного пюре. Женщина в строгом костюме, с тугим пучком на голове и со следами чернил на тонких пальцах, которыми она нервно крутила на блюдце чашку эспрессо. И двое мужчин.
Они сидели за столиком прямо напротив меня, в двух неглубоких креслах рядом друг с другом. Левый был широк в плечах, черён волосом и густ бородой. На нём был костюм, хорошо сидящий, но при этом немного помятый, как это часто бывает у людей, не умеющих эти самые костюмы носить. Белая рубашка, начищенные туфли и строгий, завязанный простым и не очень аккуратным узлом галстук – всё это кричало о подчеркнутой серьезности, взрослости, или скорее о желании серьезным и взрослым казаться. Потому как было и что-то непередаваемо молодое в его мимике, глазах и том, как увлечённо он боролся вилкой с непокорной оливкой в салате. А то победоносное «Юххууу!», которое он издал, наконец поймав её, и вовсе отбрасывало последние сомнения. Ему вряд ли было больше двадцати пяти. Я мысленно окрестил его «Юный».
Тот, что справа, был тоже хорош собой и ещё более широкоплеч. Я назвал бы его качком, но ту удивительную пропорциональность и силу, которые воплощала его фигура никак нельзя было описать лишь одним этим словом. Его борода была короче и аккуратнее, чем у Юного, волосы чуть светлее, а по тронувшей их седине и мелким морщинкам, собравшимся в углах улыбчивых тёмных глаз можно было говорить о принадлежности этого мужчины к моей любимой возрастной категории. Ему, пожалуй, было около сорока. Он вальяжно пошевелил плечами, стараясь удобнее устроиться в кресле, которое казалось бы было слишком мало, чтобы вместить его мощь. Этим движением он неуловимо напомнил мне потягивающегося тигра, которого мне как-то раз довелось лицезреть в зоопарке. И я так и назвал его. «Тигр»
Сквозь полный греческого салата рот, Юный пытался донести до Тигра какую-то мысль, но тот остановил его, погладил по плечу и нарочито громко, имитируя набитый едой рот прошамкал: «Фначала провуй, пофом говори нормально». И Юный принялся жевать. Жевать, закатив глаза, и с такой силой и яростью, как будто мысль, которую он собирался высказать была невообразимо ценна и могла ускользнуть в любую секунду. Когда он наконец одолел греческий салат в своём рту, сделал глоток воды и как следует отдышался после этой изнурительно тяжелой работы, то продолжил:
– Я хотел сказать, что дедушка Фрейд тогда что-то верное ухватил. Про то, что мы не извращенцы. Уже за это ему спасибо.
– Скорее про то, что как фаза это присутствует в каждом, и тогда извращенцы не только мы – отвечал ему Тигр неторопливо таким глубоким и насыщенным басом, что мне вдруг захотелось умолять его: «Говори! Не молчи! Продолжай пожалуйста.»
Я так увлёкся их разговорим, что совершенно забыл про остатки какао и про то, что мне уже принесли счёт, о котором я пару минут назад просил. А Тигр продолжал:
– И знаешь, если бы не христианство, изо всех сил призывавшее своих последователей плодить мнимые добродетели и себя, а также не две эпидемии чумы с последовавшей за ними необходимостью вновь заселять Европу, то мы бы и не были извращенцами. Древний, ещё не подпавший под тлетворное влияние Авраамических религий, мир был к нам более чем терпим. Вообще, где тот старый добрый патриархат, при котором по-настоящему благородные отношения были возможны лишь между мужчинами?! Где женщина, как ей и положено, второго сорта, бесправный бессловестный инкубатор, обреченный сидеть на кухне!» – на последней фразе он игриво подмигнул Юному, нежно накрывая его руку своей.
Официантка, проходившая мимо их столика в этот момент, споткнулась. Она не видела лица Тигра и не могла заметить того, обратившего грубую фразу в шутку, жеста, поэтому видимо восприняла её слишком серьезно. Возможно даже именно на свой счёт, потому что на словах про инкубатор её ноги непроизвольно схлопнулись посреди очередного шага и она, запутавшись в них, стала терять равновесие. Юный пружиной подскочил из своего кресла для того, чтобы в последний момент поймать в свои руки и девушку и поднос. Но наградой за эту ему была лишь холоднейшая из улыбок и дежурнейшнее из возможных «спасибо». А Тигр всё продолжал:
– И потом, как думаешь, какой мужчина самый мотивированный к войне? Тот, чьи жена и дети остались за сотни вёрст или тот, кто воюет с возлюбленным плечом к плечу? И уж поверь мне, нет на свете более свирепого воина, чем тот, у которого на глазах любимого мужчину растерзали враги. Он будет мстить и будет безжалостен. И будет непобедим. Древнегреческие и древнеримские полководцы хорошо это понимали и не упускали возможности этим воспользоваться. И да, гомосексуалов в в том современном, полном стразов, перьев и Лободы, навязанным масскультом понимании конечно не было. Зато были настоящие мужественные боевые пидарасы! И, ох, как их не хватает сейчас! Не этих мышцезаек из спортзала, озабоченных лишь своими бицепсами и не замороченных хипстеров, с манерными охами дрочащих на «Чёрный квадрат», а настоящих сильных мужчин, способных отвечать за свои мысли и чувства. И любящих, разумеется, помимо всего прочего, ебаться в жопу!
Ближе к концу своего пламенного монолога Тигр видимо заметил мой нарастающий интерес к их разговору, потому что закончив его, он опять подмигнул, только на этот раз уже мне. Я ответил ему самой понимающей и игривой из всех улыбок, на которые был способен, и, положив на стол деньги за какао, направился к выходу. До того как выйти на улицу я успел услышать ещё несколько реплик Юного, набросившегося на Тигра с расспросами: «А кто это? А он наш? А ты его знаешь? Нет, признавайся, ты что с ним спал?!»
Нет, Юный, он со мной не спал, но я бы совершенно точно не отказался от этого. Береги своего Тигра, у тебя же в руках сокровище.
Чаще всего, полиаморов вроде меня обвиняют в том, что мы чурбаны бесчувственные, которые на самом деле просто ни к кому не привязываются и вообще не способны на «большую и чистую любовь». Причём любовь эта обязательно должна быть ещё и «единственной», потому что претензии все летят из уст людей, исповедующих моногамию, а у них так по священным канонам положено.
Честно говоря, я всегда завидовал людям, для которых размер действительно не имеет значения. В том смысле, что насколько же им проще искать потрахаться! Нашли парня не гнусного лицом и телом, и вперед! И нет никакой необходимости выяснять, что у него в штанах. Красота же, нет разве?
Я расскажу вам историю. Но сначала две морали: 1) Иногда, для того, чтобы найти общий язык с человеком, с ним необходимо потрахаться. 2) Люди, склонные слишком много додумывать за других, сами себя обычно оставляют в дураках.
«Почему я всегда выбираю себе мужчин, которые в конечном счёте, обязательно меня предают?» Теперь я кажется знаю ответ. Вполне возможно, потому что в глубине души я всё ещё тот тринадцатилетний пацан, с восторгом и стояком из первого ряда смотрящий на Иуду Искариота. Влюбленный в идеализированный образ предателя.
Все мои немногочисленные отношения я всегда начинал с того, что объяснял человеку: «У нас абсолютно свободные отношения. Мне всё равно когда, где, с кем и сколько, но я прошу тебя об одном – я хочу знать об этом от тебя. Потому что я ведь в любом случае об этом узнаю»...