Прокурорский son

^{Фото: Christian Benetel}

У меня никогда не было красивого бойфренда. Влюбляться в красоту слишком легко и понятно. Красота дает видимость любви и это всегда приятно, но меня всегда привлекали душевные, умные или абсолютно безумные, но даже и эти обаятельные качества сползали в оркестровую яму перед ярким и незаменимым талантом роскошного любовника. Со временем сексуальное мастерство смешалось с актерским и стало трудно распознать именно тот духовный признак, который привлекает больше всего в предполагаемом партнере, на той стороне. Поиск этого внутреннего штыря продолжался время, затем подобралась золотая коллекция возбуждающих и вштыривающих внутренних резервов, но мой организм остановился на чувстве радости: нравилось, когда та сторона настоятельно показывала, что я ей нравлюсь. А значит из этого мелкого и мимолетного могла возникнуть сильная любовь и с моей стороны, пусть на час или два, как редкий радиоактивный элемент, но настоящая, живая! 

С Сашкой я поехал в лес от безысходности, понимая, что у меня лучше получается позволять любить, чем влюбляться самому: сердце бьется ровно и самоуверенно, разжигая на той стороне хорошо заметные спасительные костры. Спасать в этом случае всегда легко: много дыма, которого, как известно, не бывает без огня и самосожжения души и плоти. Огнем и послужила Сашкина радость. Сашка внешне некрасив и напоминал молодого облезлого кота с помойки, но довольно энергичного и РАДОСТНОГО, а значит, соединить нас могло только подлинное духовное чувство. 

Я уже представил насколько скользкий его рот и упруги подушечки некрасивых пальцев, не отсидел ли он задницу в офисном кресле, и уже мысленно расшевелил все круги и размял все кружочки его щуплого нелепого тельца, но услышал от Сашки нечто совсем не круглое, а вздутое: 

«Я из семьи потомственных прокуроров, - заявил Сашка. – Мой дед и папа говорят, что мне не следует общаться и дружить с людьми не нашего круга». 

Я прям аж отрыгнул всю с трудом найденную симпатию обратно. То, что должно вытянуться втянулось, а пищевод завязался на воображаемый узел, подсказывая мне, что радости не снизойдут. Но я не остановил его. Сашка долго рассказывал, какие неприятности посетили его семью от общения с «ненашими», как хорошо быть сыном прокурора, как легко ему все достается в жизни, что можно все купить, а если не купить, то «принесут сами»… 

«А как же любовь? Спрашиваю я. Ты же не дурак и понимаешь, что покупать любовь обидно и грустно». – «А зачем любовь? Достаточно и так». Сказал Сашка. 

Сашка упивался богатым чувством легкости жизни и думал, что я разделю с ним это чувство, так сказать стану очередным доказательством того, что жизнь легка и прекрасна. Штырь его радости представлялся мне теперь штопором, который он воткнул не в ту бутылку. Ну, уж если воткнул, то пей.

«А ты читал Мандельштама? Спрашиваю я. Обычно парни, которые не любят поэзию настолько плохи в любви, что хочется рыдать». И прочел на свой лад: «Потому что не волк я по крови своей и меня только равный ебет!» 

Сашка не понял о каком равенстве идет речь. А я не стал ему говорить: нахуя сдались мне его щуплые кружочки, кошачья облезлость, а также чувство прокурорской радости без любви, без видимости любви, без самообмана любви, без равенства любви…