Театр жизни Валерия Печейкина

Театр – это мир, защищенный от беспрерывных информационных атак. Идеальный современный театр – то место, где человек может сосредоточиться и измениться. А позволяют это сделать талантливые драматурги, рассказывающие нам удивительные жизненные истории. Сегодня мы пообщаемся с одним из таких создателей. Валерий Печейкин – яркая индивидуальность, будучи простым мальчиком из Ташкента, он стал одним из ведущих драматургов «Гоголь-центра». О жизни в театре и о театре в жизни мы с ним и поговорим.

TGUY: Находясь в помещении театра им. Н.В.Гоголя, с трудом узнаю его. Какие-то удивительные перемены произошли в этом пространстве. Внутренний уклад, наверное, тоже изменился?

Валерий: Не то слово, тут произошли фундаментальные перемены. Теперь это не Театр им. Н.В.Гоголя, а «Гоголь-центр», новый коллектив с четырьмя резидентами: «Седьмая студия» – ученики Серебренникова, «SounDrama», «Диалог Данс» и, соответственно, артисты театра Гоголя.

TGUY: Перемены это конечно хорошо, но театр всегда останется театром. В чем, на твой взгляд, исключительность театрального искусства во всем этом разнообразии доступной современному человеку аудиовизуальной информации?

Валерий: Театр, пожалуй, единственное искусство, которое нельзя записать на диск. В театр можно ходить только физически. В этом его уникальность. К тому же, театр – это не только сцена, но и реакция зала. Люди, с которыми ты сидишь рядом, и которые ведут себя по-разному. Например, со спектакля «Идиоты» часть публики – к счастью, небольшая – уходит в строго определенных местах. И это тоже становится частью спектакля. Так что, в театр будут ходить и уходить из него всегда.

TGUY: Расскажи, какие из твоих работ сейчас в репертуаре театра, на что стоит обратить внимание нашим читателям? Да и над чем сейчас ты работаешь?

Валерий: Я занимаюсь, как и все те, кто большинство сотрудников, несколькими проектами одновременно. До недавнего времени это был спектакль «Идиоты», который мы выпустили в мае и который стал частью репертуара. Когда «Седьмая студия» обитала еще на «Платформе», я сделал два спектакля с Кириллом Серебренниковым – «Сон в летнюю ночь» и «Метаморфозы» (совместно с Давидом Бобе). Сейчас оба спектакля переехали сюда, в «Гоголь-центр». Всего три мои работы идут сейчас здесь в Большом зале. Для одного человека это даже много. В следующем сезоне планируется еще несколько работ, но не пока говорить об этом не буду.

Театр и кино – «коллективные» искусства и драматург серьезно зависит от своих коллег. Тем, кому нужна полная независимость лучше писать прозу или стихи. Здесь автор зависит только от прилетов музы.

TGUY: Валерий, каким же образом обычный мальчик из Ташкента, по образованию экономист, вдруг изменил свою жизнь и стал творческим человеком, ударился в искусство? Почему экономика не стала делом всей твоей жизни?

Валерий: Экономика, конечно, замечательная вещь, правда, профессионально ей умеют заниматься не многие. Лучшее подтверждение тому – наша жизнь. С театром у нас все же получше, чем с экономикой.

Как это со мной произошло? Щелчка в голове я не помню, голосов, которые нашептывали мне «жечь глаголом», тоже не было. Но приложить фундаментальные внутренние усилия все же пришлось. Когда ты получаешь профессию не по той специальности, по которой планируешь работать, нужно отдавать себе отчет, что ты идешь на огромный риск. Заниматься творчеством – это ведь не одно только желание, но и некоторые умения. Никому ведь в голову не приходит взять и начать играть на скрипке или фаготе. Чтобы писательствовать, нужно, во-первых, иметь достаточно энергии: большой текст требует большой энергии. Во-вторых, нужно иметь достаточную гибкость, чтобы уметь приспосабливаться под обстоятельства, под сцену, под режиссера, под сюжет и прочее, прочее, прочее. Ведь многим начинающим графоманам, каким я был и во многом остаюсь, очень хочется писать что-то «свое». Это страшная вещь, потому что когда тебя ничего не ограничивает, очень часто получается аморфное произведение, квашня из слов.

TGUY: Когда же ты начал писать? Кто тебя подтолкнул на такой, на тот момент, авантюрный поступок? И насколько успешны были твои первые шаги?

Валерий: Начал я писать еще в институте. Помню, трепался по телефону с однокурсником и он меня спросил: «Валера, вот ты столько болтаешь, тебя такая безумная фантазия. Почему ты все это не записываешь?» Тут я задумался и решил, что да, можно пописать. И записал буквально «все это». Перечитал. Это было что-то поразительно невменяемое, нечитаемое и неинтересное. А все потому, что записал я буквально весь поток скучных мыслей «в порядке живой очереди». Но надо отдать мне должное – я не остановился. Исключительно из собственного тупого упорства.

Обычно графомана окружают добрые люди, которые советуют ему не бросать творчество, писать больше и обязательно публиковать это в твердом переплете с золотым тиснением, на твердой бумаге, огромным тиражом. Рядом со мной таких людей почти на было, многие прямо сказали, что этой хреновиной дальше заниматься не нужно. Обычно у молодых людей это действительно проходит. Но у меня, видимо, возникла задержка развития и фиксация на тексте.

И я написал роман!

TGUY: Он получился получше или ты был столь же самокритичен к новой работе?

Валерий: Он получился на миллиметр лучше. Все-таки человек отсидевший за грабеж и вышедший из тюрьмы следующее преступление совершает с большим опытом, его труднее поймать. Но раскаяние, что я вновь изнасиловал безмолвную бумагу, меня долго не оставляло.

А потом, как говорится, в один прекрасный день у меня в голове появился текст, который не мог быть записан прозой. Он возник по принципу «кто говорит, что говорит».

TGUY: Что же вдохновило тебя на этот новый принцип?

Валерий: Ситуация, которая этому предшествовала, была отчасти печальная. Так случилось, что у меня есть бабушка и так случилось, что она заболела. Так как она жила не с нами, а в другой квартире, на другом конце города, мы решили на время болезни взять ее к себе. И то, что стало происходить в семье после приезда бабушки, было смешным, ужасным, драматическим и очень напоминало «черную комедию». Я просто записывал слова, которые произносили в доме. В принципе, в пьесе совершенно ничего не происходит: привозят бабушку и все друг с другом лаятся.

Но вдруг я увидел, что у этой пьесы есть законченная форма и она смахивает на опус. Ее текст оказался интересен не только мне: в итоге я получил за нее премию «Дебют» и премию конкурса «Новая драма».

TGUY: Так это та самая пьеса «Соколы», с которой ты в итоге и поступил в Литературный институт. А почему вообще решил переехать в Москву? Ведь на тот момент дела в Ташкенте у тебя шли хорошо, насколько я знаю, ты работал корреспондентом и помощником режиссера в театре?

Валерий: Да, все было хорошо, Ташкент когда-то был настоящей жемчужиной. Там была очень мощная русская культура, во многом благодаря которой и появился театр «Ильхом». После войны, после землетрясения туда приехало много интересного народу. Но потом Советский Союз стал загибаться и вместе с ним начали уезжать русские и русскоязычные. Я родился в 1984 году и до момента отъезда я наблюдал это увядание, уменьшение питательной среды. В таких ситуациях срабатывает биологический закон. В определенный момент, когда количество бабочек, жучков, лосей, составляющих популяцию, становится меньше порогового значения, вся колония обречена на смерть. Скажем, двадцать бабочек. Если их становится девятнадцать – они умрут. Прибьются еще две – будут плодиться и сеять добро. Так вот я внятно заметил момент, когда количество особей приблизилось к пороговому числу.

У меня было чувство, что я сам и был одной из тех бабочек, которые покинули рой, поставив его под угрозу вымирания. Через неделю после отъезда мне позвонили из Ташкента, и я узнал о том, что случилось. Марка Вайля – художественного руководителя «Ильхома», очень известного в театральном мире человека, – убили. Убили, как потом выяснилось, за спектакль. Это были исламские фундаменталисты, недовольные его работой «Подражание Корану» по Пушкину. Они решили, что лучший метод дискуссии – это несколько ножевых ранений. С холодным оружием очень трудно вести дискуссию.

К счастью, в этот момент меня уже не было в Ташкенте.

TGUY: И как проходила твоя учеба в Москве? Ты был, наверное, любимчиком преподавателей?

Валерий: Все было, как раз, наоборот. На семинаре прозы преподаватель отказался обсуждать мой текст, заявив, что он находится за гранью литературной этики, при этом добавив: «Валера, нельзя писать простатой». Через некоторое время он вообще запретил мне посещать его семинары.

Чтобы остаться в вузе, я перешел на семинар драматургии. Здесь после прочтения пьесы, пожилая преподаватель Инна Люциановна Вишневская, красиво курившая в аудитории, сказала, что мое произведение не имеет отношения ни к драматургии, ни к литературе, а имеет прямую связь с моим неустановленным психическим расстройством. По ее словам, меня и в институт принимать не стоило, но администрация довольно откровенно сообщила ей, что берут всех, так как нужны деньги на ремонт. На следующее занятие меня попросили не приходить. Так я и не стал учеником почтенного профессора и доктора искусствоведения.

После этого у меня не осталось выбора, как пойти на семинар поэзии. Но стихи я не писал. У меня был единственный стих, который начинался словами:

Распятьем хуй встает

В ладонях горизонта,

Изогнут его взлет,

Как бивень мастодонта.

Поэтический семинар вел писатель Сорокин, но не который классик, а его однофамилец и автор книг, продающихся в книжных стоках. По убеждениям приверженец триады: православие-самодержавие-народность. Переделав первую строчку на «Распятьем Бог встает» (и далее по тексту), я хотел отправиться к нему. Но больше одного стихотворения выдавить из себя не получилось. Пришлось уйти из института.

TGUY: И в этот момент ты начинаешь писать в Квир? Это был довольно-таки крупный проект, потому что за два года тебе удалось пообщаться со многими знаковыми персонажами нашей страны. Один только Познер чего стоит. Но какое все же было самое запоминающееся интервью, самое значимое в твоей жизни?

Валерий: Да, интервью в Квире – это был частный большой проект. Мне было важно, чтобы иногда вперемежку с «мясным рядом» на страницах появлялись какие-то умные слова.

Самое яркое интервью?.. Наверное, с интернет-персонажем Серонхелией, Сергеем Дудником. Это интервью во многом стало частью моей собственной биографии, своеобразным обнаружением «внутреннего идиота», как у фон Триера.

Еще у меня было несколько интересных бесед с покойным Игорем Коном, который как личность имел для меня колоссальное значение. После первого интервью я стал частым гостем у Кона, приходил, мы о чем-то беседовали. Это был такой семинар личностного роста, ведь Кон он был человеком просто фантастического ума. Энциклопедического.

TGUY: А как ты познакомился с Кириллом Серебренниковым и начал с ним сотрудничать?

Валерий: Еще в литературном институте я написал пьесу «Моя Москва», послал ее на Володинский конкурс, который проходил в Санкт-Петербурге. С ней там произошел казус. Информагентства писали, что она вышла в финал, оргкомитет эту информацию опровергал. Насколько я понял, там произошел маленький дружный раскол из-за этого текста. Но он уже повис в интернете.

Через какое-то время его обнаружил ученик Серебренникова Илья Шагалов. Так мы все и познакомились. Вскоре возник проект «Метаморфозы», который Кирилл ставил совместно с французским режиссером Давидом Бобе. Его слова об этом спектакле, кстати, тоже появлялись в Квире и на Гей.ру.

Когда мы начали работать над «Метаморфозами», я думал, как же я человек, родившийся в Ташкенте, с такой невыдающейся биографией, как я эту штангу подниму. Это ведь очень калорийный текст. Но у меня вроде получилось.

TGUY: Ты настолько открытый гей, что иногда возникает даже предположение об этом, как о хорошей шутке. Когда стал свободно говорить об этом?

Валерий: Не в Ташкенте точно, потому что в УК Узбекистана есть «замечательная» статья номер 120 – Бесакалбазлык (это, кажется, тюркское слово, переводится, если не путаю, любовь к безбородым [юношам]). «Бесакалбазлык, то есть удовлетворение половой потребности мужчины с мужчиной без насилия, — наказывается лишением свободы до трех лет». Хорошо, да?

Еще раз повторюсь, вести дискуссию с холодным оружием или такой статьей весьма проблематично. Поэтому то, что происходит сейчас в Росиии – это еще цветочки или, вернее, завязи, бутончики.

Но в Москве я не видел причин что-то скрывать. Конечно, у меня были все внутренние основания, чтобы продолжать об этом не говорить. Как многие советские гомосексуалы перенесли свой опыт и виртуозное вранье в условно свободную жизнь. Ну, привычка такая.

TGUY: А что скажешь по поводу ныне сложившейся гомосексуальной истерии в стране? Что будет дальше, на твой взгляд?

Валерий: Мне понравилась одна карикатура на эту тему, которую я даже опубликовал в своем фейсбуке. Перевернутый самолет пикирует вниз, а из кабины капитана доносится голос: «Уважаемые пассажиры! К вам обращается капитан В.В.Путин. Давайте поговорим об однополых браках». Россия – действительно производит впечатление пикирующего самолета, на котором обсуждают такие вот вопросы. Обсуждают, пока самолет не врежется в землю и живое не смешается с мертвым.

Тогда все разговоры прекратятся. Если, конечно, для нас всех не уготовлен ад. Но так как мы русские люди, думаю, предки и нам том свете для нас ничего не приготовили. Хороших дорог там точно нет.

Беседовал Кирилл Уваров. Фото Сева Галкин.