Откровенный разговор Майкла Каннингема с Кареном Шаиняном (полная расшифровка)

Журналист и продюсер Карен Шанинян запустил новый проект – Straight Talk With Gay People. Герои канала известны во всем мире, не только в России, и все они открытые геи, лесбиянки, бисексуалы или трансы. Писатели, классические и современные музыканты, олимпийские спортсмены и великие дизайнеры. В первом выпуске Карен говорил с Майклом Каннингемом, автором романов «Часы», «Дома на краю света» и др. Мы печатаем полную расшифровку интервью – на тот случай, если вам удобнее читать, а не слушать/смотреть. Видеоверсия выпуска конце расшифровки.

 

Мы приехали в Нью-Йорк, чтобы поговорить с Майклом Каннингемом. Каннингем – один из самых популярных в России современных американских писателей. Он стал известен благодаря роману «Дом на краю света». Это история про двух молодых парней из маленького города, которые когда-то в школе как будто бы влюбляются друг в друга, потом они встречаются в Нью-Йорке, и здесь у них случается роман втроем с их подругой. В общем такая сложная и непонятная история любви, в которой люди пытаются быть счастливыми, и у них это в общем не очень-то получается. Но по-настоящему большую, всемирную славу Каннингем получил благодаря роману «Часы» и благодаря фильму, снятому по этому роману. В фильме по этой книге снялись сразу три большие голливудские звезды: это Мэрил Стрип, Джулиана Мур и Николь Кидман, которая получила «Оскар» за лучшую женскую роль.
 

В какой момент вы поняли, что вы – действительно известный, всемирно признанный американский писатель?

Не хочу, чтобы это прозвучало как ложная скромность, но я до сих пор не чувствую себя известным писателем.

Ой, ну пожалуйста!

Да, да, я понимаю. Все началось с «Часов» - меня вдруг стали приглашать в другие страны, на публичные чтения, в большие залы, и это действительно были «Часы».

Итак, «Часы». Одна из героинь, Кларисса, выходит за цветами и встречает голливудскую звезду на улице.

Да.

Которая похожа на Мэрил Стрип.

Точно.

А потом Мэрил Стрип появляется в фильме и играет как раз Клариссу, которая выходит за цветами. Это специальная шутка в кастинге или совпадение?

Это совпадение. В книге Кларисса видит съемки на улице Нью-Йорка, и она видит кинозвезду – может, Мэрил Стрип, может, Ванессу Редгрейв – она слишком далеко, чтобы разглядеть. Это своего рода параллель со сцены из «Миссис Дэллоуэй» Вирджинии Вульф, в которой Кларисса видит члена королевской семьи. И я подумал – кто в Америке может быть высшим светом? Кинозвезды.

Точно. Обожаю этот момент.

- Уже на съемках с Мэрил я шутил, мол, если бы я знал, что чтобы познакомиться с кинозвездой, достаточно упомянуть ее в книге, я бы добавил гораздо больше звезд в своей книге. Но главным сюрпризом для всех нас в «Часах» стала Николь Кидман. Тогда никто не воспринимал ее как серьезную актрису. До этого она снималась в «Бэтмэне», и Paramount – студия, которая давала деньги на фильм – сказали, что нам нужна большая звезда. Карьера Мэрил тогда была немного на спаде, Джулиана Мур не была еще такой известной, и Paramount сказали: Мы хотим, чтобы самая обаятельная и привлекательная Николь Кидман сыграла Вирджинию Вульф. Дэвид Хэйр - сценарист, Стивен Долдри - режиссер и я такие: Что? Может, еще Минни Маус позовете, чего уж там? Простите меня, конечно, Николь об этом знает – не то, чтобы я рассказываю эту историю у нее за спиной. Никто не думал, что у нее получится, ее взяли только из-за ее звездности. И поэтому это было так поразительно. Когда она приехала на съемочную площадку в Лондоне… я не находился там постоянно, но в тот момент я был там, и мы отсматривали отснятый материал в конце каждого съемочного дня, и самые первые сцены… Я помню, сижу в кабинете Дэвида и Стивена, и там были еще другие люди, и думаю: Боже, как это у нее получается? А у нее получилось, и это было просто чудо какое-то.

А это было до «С широко закрытыми глазами» или после?

До «С широко закрытыми глазами». Это было до того, как она снялась хоть в чем-нибудь мало-мальски серьезном. Она только что как раз развелась со своим коротышкой-актером, за которым была замужем.

Который тоже гей, да?

С Томом Крузом. Мы не знаем, гей Том Круз или нет.

А, извините-извините.

Я был бы счастлив сказать, что Том Круз – гей, но я правда не знаю. Каждый раз, когда меня спрашивают, кто мой любимый писатель-гей, я отвечаю: Эрнест Хемингуэй.

Да ладно! Он же не был геем!

Нет, вероятно, был. Самый большой скелет гея в шкафу американской литературы.

Просто для протокола: Эрнест Хэмингуэй? Ничего себе!

Ну, мы никогда этого не узнаем точно. Но огромное количество слухов, и мне кажется, когда кто-то настолько мачо – о чем это вообще? Такой маскулинный… я думаю, что он был просто квир. Мой любимый писатель-гей – Эрнест Хеминугуэй. Для протокола я заявляю, что не знаю, гей ли Том Круз, но я абсолютно уверен, что Эрнест был гей.

Я помню, в каком-то интервью вы говорили, что не думали, что «Часы» продадутся тиражом больше двух тысяч экземпляров, и практически моментально книга становится мировым бестселлером. На сколько языков она переведена, кстати?

Языков на пятьдесят. Безумие! Сейчас это кажется нормальным, а тогда… Какая-то книга о трех женщинах, и думать, что она станет событием, сделает мне имя и будет мировым бестселлером – никто так не думал. Даже с фильмом – никто не думал, что фильм станет хитом. Мы сидели со Скоттом Рудином, продюсером, в его кабинете и смотрели на постер, который они сделали, с тремя актрисами, и нужна была какая-то подпись, слоган – о чем фильм, в четырех-пяти словах. Мне ничего не приходило на ум, и тут Скотт сказал: Я придумал! «Три лесбиянки в депрессии. Непростая математика». Конечно, они это не поставили, но это отражает ожидания людей. Никто не думал, что это станут смотреть, и урок, который из всего этого может вынести писатель, артист, кинематографист: Что бы ты не делал, это делай, что хочешь. Ты не можешь знать, что отзовется в людях.

Итак, Пирс 45, да?

Пирс 45, вот мы и пришли. Раньше это был просто заброшенный пирс, полузатопленный, но его переделали.

Заметно, да.

Здесь было много проституток-трансвеститов.

А, то есть это было здесь? Ведь я смотрел этот сериал, «Pose».

Да, «Поза».

То есть, это именно здесь все и происходило?

Именно здесь. Именно здесь. Знаю, знаю, знаю…

Совсем не похоже.

А теперь здесь люди гуляют с собаками и ездят на велосипедах – как, в принципе, и должно быть.

Вы переехали сюда двадцать…

Я переехал сюда лет двадцать пять назад.

И Гринвич Виллидж – это где-то вон там?

Да, он прямо перед… за этим… прямо вот здесь, да. Гей-район. Сейчас это богатый район, а если ты и гей, и богатый, то ты по-прежнему можешь жить здесь. Но сейчас он уже не такой гейский, и я с нетерпением жду того дня, когда не будет никаких гей-районов, когда все районы будут для всех.
 

В первые 10 лет Майкл написал два романа, которые не были изданы. Настолько они оказались неудачными.

За 10 лет у меня получились два ужасных романа, которые никто никогда не увидит.

А на что вы жили, пока работали над этими романами?

Я работал в барах.

В барах?

Я был очень хорошим барменом.

Бартендер.

Да, я был отличным барменом. Было прекрасно – я писал днем, а мне нужно писать днем, мне нужно было начинать утром и писать весь день. И я подумал: какая работа мне подошла бы? Ночным сторожем? Вором-домушником? Или барменом? И я стал барменом.

И сколько лет это продолжалось?

Семь или восемь. И мне это нравилось, это было здорово, это было настолько другое, не умственная деятельность, очень непосредственное дело. «Вот ваш заказ, ваш напиток, ваш напиток…» до тех пор, пока однажды я просто не смог сделать очередную «Маргариту» очередному алкашу.

Почему?

Просто дошел до точки. Это странно, работа в баре – забавная вещь. Быть трезвым – по большей части, трезвым – когда все вокруг нетрезвые. И в определенный момент… я знаю много бывших барменов, которые стали писателями, или врачами, или кем угодно, которые тоже дошли до точки. Я просто понял, знаешь, что не хочу пять дней в неделю проводить среди людей, которые заходят нормальными, а выходят никакими. Просто не хочу продолжать видеть это снова и снова.

И на что была похожа жизнь здесь двадцать пять лет назад?

Было здорово. Было веселее. Ну, то есть всем когда-то от чего-то весело, и легко романтизировать былые времена, но думаю, для многих из нас это было типа «О, да, извращенцы, вперед!» Я могу говорить только за себя и своих друзей, но какая-нибудь тетушка Тильда со Среднего Запада могла вполне считать тебя преступником сексуального характера. Большинство, скорее всего, так и считали, но ты-то нет. Ты-то просто жил своей сексуальной жизнью здесь, на темных улицах Виллиджа. И мы даже гордились этим, нам было здорово. Я начал писать во время эпидемии СПИДа, и большинству моих друзей, больных или здоровых, было просто нечего читать об их жизни, и я подумал, что кто-то должен писать такие книги.

Вы потеряли много друзей?

Да. Я работал с Act Up (организация по борьбе за права ВИЧ-инфицированных за ускоренное одобрение лекарств для терапии ВИЧ). Это было ужасное время, безусловно. И единственно хорошим во всем этом был тот факт, что это сплотило людей. Большинство из них – мужчины-геи, но не только они. Натуралы тоже были в Act Up, много женщин было в Act Up. Люди действительно восстали, и это изменило ход событий. Мы выходили на демонстрации. Боже мой, я помню, Джордж Буш-старший выступал с речью в гостинице Waldorf Astoria. Это было где-то в середине его первого и единственного срока. И они по-прежнему совершенно не говорили о СПИДе. И вот наша группа, одетая, как гости этого фешенебельного отеля, заходим в лифт, поднимаемся на верхний этаж, обливаемся бутафорской кровью, спускаемся вниз и заходим в зал, где Джордж Буш держит речь. И никто нас не трогает, потому что мы говорим: «Давайте, арестуйте нас. Это зараженная кровь, валяйте».

Невероятно.

И мы делали такие вещи, потому что на нас никто не обращал никакого внимания, а мы понимали, что необходимо привлечь внимание общественности к эпидемии. Ведь не было ни исследований и лекарств, ни помощи от политиков, ни образовательных программ, и поэтому мы дошли буквально до ручки. И нас отправляли за решетку, а потом отпускали.

Вы были за решеткой?

Я был за решеткой столько раз…

Правда?

Да.

Расскажите об этом.

О, это такая тоска, такая тоска.

За демонстрации протеста? За что?

По закону здесь сам по себе публичный протест не является преступлением. Но если к тебе подходит полицейский и просит уйти с улицы, а ты говоришь «нет», это уже сопротивление представителю власти, и тогда на тебя наденут наручники и отвезут в участок – так они всегда и делали.

И сколько раз?

Десятки. И тебя начинают оформлять, берут отпечатки пальцев, и прочее, прочее… вся эта бюрократия занимает часов семь-восемь.

А потом вас просто отпускают?

Потом назначают судебное заседание, и ты предстаешь перед судом. Но большинство судей не видели в нас преступников, они считали нас гражданами, пытающимися что-то изменить. Поэтому они были весьма снисходительны, из серии «обещайте больше так не делать в течение шести месяцев, и у вас не будет судимости». Но потом мы делали это снова. В Act Up было два лагеря: были относительно разумные люди, и я был одним из них, и были экстремалы, которые на собраниях предлагали не ограничиваться демонстрациями, а начать уже похищать представителей власти.

Но вы же этого не делали, да?

Потому что всегда было достаточное количество людей, которые говорили: «Я не хочу сидеть десять лет за похищение человека».

Ну, зато в тюрьме полно времени, чтобы писать.

Мы действительно смогли переломить ситуацию. Может, не настолько, насколько нам хотелось бы, но центрам по контролю заболеваний удалось ускорить процесс тестирования лекарств и отчасти это произошло именно потому, что мы настояли. Как граждане, вы имеете некую силу. У меня столько приводов в полицию, что мне никогда не стать президентом.
 

Я не гей-писатель, я писатель, который среди прочего еще и гей.

Думаю, для меня ранние романы были отчасти продиктованы необходимостью рассказать истории геев, которые никто не рассказывал, явить миру нерассказанные истории жизни гомосексуальных мужчин и женщин, и квиров всех мастей. Я никогда не хотел носить ярлык «гей-писатель», потому что это не то, что меня определяет как писателя. Но в каком-то смысле если ты гей, то ты действительно другой писатель. Ты также другой писатель, если ты черный, или женщина, или кто угодно, но только не белый мужчина-натурал. Я имею в виду, что моя сексуальная ориентация – это важная часть меня, но необязательно самая важная часть, и это в общем-то не первое, что вы должны узнать обо мне при знакомстве, например. Я также американец, белый, привилегированный, мужчина, ну и так далее.

А как бы вы определили влияние вашей сексуальной ориентации на то, какой вы писатель?

- Кем бы вы ни были, это оказывает влияние на то, как вы видите мир вокруг вас. Вообще-то это определяет, как мир показывает вам себя. Будучи геем, я живу в немного другом мире. Ньюансы: у меня есть друг-женщина, поэтесса, примерно моего возраста, нам очень хорошо вместе. Со стороны мы выглядим, как пара, и когда мы куда-нибудь выходим вместе, я называю это «натурал, как я» в честь старой книги «Черный, как я» (книга американского журналиста, который загримировался, чтобы испытать на себе, как живут чернокожие в южных штатах) о белом парне, который наносил грим, чтобы выглядеть, как черный, и жил, как черный человек, а это «натурал, как я». Люди дружелюбнее. Проводники в поездах, продавцы в магазинах, просто люди чаще говорят «привет». Я думаю, это потому, что ты свой. Ты выглядишь как кто-то, им понятный, ты выглядишь, как они. Ты со своей женой, со своей любящей, хорошо одетой, примерно одного возраста женой. Я не знаю, это какая-то гомофобия узнавания. Один мой друг, афроамериканец – его зовут Дерек – он живет в Нью-Йорке и не сталкивается с открытым расизмом. Но вот он мне только рассказывал, если в лифте – а он большой, накачанный черный мужик с татуировками – если он заходит в лифт, а там белая женщина, то она обязательно перевешивает свою сумочку на другое плечо, то, которое дальше от него. Вот так это, понимаешь – 1000 мелочей. Никто не поджигает кресты, в Нью-Йорке, по крайней мере, никто не поджигает кресты в Нью-Йорке у тебя перед домом, никто не выцарапывает «негр» на входной двери – нет, это просто продавец в магазине, который относится к тебе немного по-другому, это женщина, которая перевешивает сумочку, это миллиард мелочей, которые ты замечаешь.

...

Я не люблю слово «терпимость».

Почему?

Никто не должен нас терпеть. К нам должны относиться с уважением. Мне не нужна ваша терпимость, понимаешь? Мне не нужно, чтобы ты терпел мое отличие. Я хочу, чтобы ты принимал мое отличие, как я принимаю твое. Я прощаю тебе, что ты натурал. А ты, твою мать, будь любезен прости мне, что я гей. Понимаешь?
 

«Дом на краю света» - это не роман о любви втроем.

«Дом на краю света» - для меня это книга о трех людях, которые пытаются любить друг друга. Они постоянно пытаются разбиться на пару и третьего лишнего, что ли, а потом опять пытаются быть вместе и, в конце концов – спойлер – им это не очень-то и удается.

Им это не удается.

В общем, мой вопрос: почему им это не удается? Это потому, что эта история произошла тридцать лет назад, когда полиаморные отношения были еще чем-то таким экзотическим, и они, по сути, были первым поколением людей, которое пыталось так жить, или почему?

По моему опыту, отношения втроем – это и сейчас не так-то просто.

Вау, ну расскажите-ка о своем опыте.

Ну, это как-нибудь в другой раз.

Ну почему?

Не знаю, я не кокетничаю. Просто это не мой личный опыт, но известный мне чужой опыт. Я думаю, часто трудно быть и с одним-то человеком. Хотя, давай не будем, потому что я знаю один тройственный союз, и у них все хорошо уже лет пять. Я не отношусь к «Дому на краю света» как к книге о проблемах в отношениях втроем. По моему замыслу, когда я начал ее писать, она была о двух мужчинах, которые знали друг друга с детства, и они любят друг друга, просто один из них не гей. Ну, вот что с этим делать? Поэтому они приводят женщину-посредника, которую они оба могут любить, но и это не работает, просто потому что они вот такие люди. Я думаю, в итоге в романе ты всегда пишешь о каких-то определенных героях. «Дом на краю света» совершенно не является путеводителем по любви втроем. Это история двух обреченных влюбленных, которые пытаются решить свою ситуацию, влюбившись в женщину. Натурал может заняться с ней сексом, пока гей вышел за покупками. Самой главной правдой о моих разнообразных персонажах является то, что у всех у них сложная сексуальность. Их сексуальность – их собственная. Большинство моих персонажей не могут однозначно сказать про себя: гомо, гетеро или би.

Кларисса в «Часах» - лесбиянка. Она живет с женщиной, но она по-прежнему влюблена в мужчину.

А с какого момента вы – открытый гей? В своих интервью вы говорили, что вы всегда были открытым геем, но когда именно это «всегда» начинается?

Ну, не с двухлетнего возраста, конечно. Я сказал родителям, когда был в университете. Жизнь всегда полна неожиданностей. Давайте просто признаем. Вы же и так всегда это знали. Я не думал, что это будет что-то из ряда вон, но это было из ряда вон. Они были удивлены. Удивлены и огорчены. И я сначала разозлился на них: нет бы просто сказать «конечно, отлично, ты все равно наш сын, да какая вообще разница». Нет, они этого не сделали.

Что они сделали? Что сказали?

Они сказали: «Мы не можем это принять. Может, тебе лучше сходить к психологу?» Это была не та реакция, которую я ожидал. И мне пришлось отступить и сказать себе: «Если даже мне понадобилось время, чтобы примириться с моей сексуальностью, думаю, им тоже нужно дать какое-то время». Они оба уже умерли – не потому, что я был гей, здесь нет связи.

Не прямо сразу после камин-аута.

Я не убил их своим признанием.

Вам же примерно столько же лет, сколько и движению за права геев в США?

Да, да, я очень, невероятно древний – мне за 60.

Нет, я не про это. Вы учились в Стэнфорде, в Калифорнии, когда там активно выступал Харви Милк.
(Харви Милк – политик и первый открытый гей, который занял государственный пост в США).

Да, да.

И вы приехали сюда вскоре после Стоунволла (Стоунволл – три дня протестов и беспорядков в июне 1969г, с которых началась борьба за права геев в Нью-Йорке).

Стоунволл был в 69-м году.

Когда вам было 17.

Я был еще в школе, вообще-то. Когда пришли герои Стоунволла, у меня вообще была девушка. Я был в Пасадене и мутил там с подружкой. Я говорил, что некоторое время был бисексуалом? Еще у меня была девушка в университете, и это было прекрасно. Она была такой роскошной.

Расскажите о ней.

Ее звали Дженис. Я любил ее, я действительно любил ее. Это была не просто девушка для отвода глаз, она была невероятная, и мы поженились.

Вы официально поженились!

Да. Я немногим об этом рассказываю.

Невероятно!

На последнем курсе. Мы немного выпили, мы были в постели. Видимо, я сказал: «Почему бы нам не поехать в Лас-Вегас и не расписаться?»

Безумие!

Однозначно. Но она была такой вот девушкой.

Прямо так раз-два-три.

На раз-два-три. Мы сели в машину и поехали в Лас-Вегас. Мы очень хотели, чтобы нас поженил двойник Элвиса Пресли, но мы не смогли никого найти. И уже когда мы заканчивали университет, она сказала мне: «Я думаю, тебе нужно попробовать с мужчинами, а потом сказать мне, хочешь ты быть женат или нет. Позвони мне через полгода». И я позвонил. И сказал: «Я люблю тебя, но думаю, что мне не стоит быть твоим мужем». И мы развелись. ….. Потом был еще один камин-аут, так сказать. Если у вас есть хоть какая-то общественная жизнь…

Да. И когда это случилось?

Это случилось очень вскоре. Я был на радио, в ток-шоу на национальном общественном радио. «Учитывая все обстоятельства» - так называлась программа. У нее большая аудитория, и я был там со своим первым романом «Дом на краю света». Терри не хотела говорить о книге, она хотела говорить о геях. Она хотела говорить о моей жизни гея-мужчины, гея-писателя, гея, гея, гея, гея… И я подумал, знаете, что, это было уже достаточно давно. Эпидемия СПИДа все еще была центральной темой среди мужчин-геев. Это было во время правления Рейгана или первого Буша, и ни один из них никогда публично не произносил слово «СПИД». И, сидя там, разговаривая с Терри Гросс по национальному общественному радио о том, что такое быть геем, я подумал: «Вы знаете, мой опыт моей сексуальной ориентации очень сложный и, как я говорил, то что я гей – это не то, что вам нужно знать обо мне в первую очередь. Но тогда я подумал, что если я буду двусмысленно говорить о своей сексуальности – я не хочу, чтобы кто-нибудь из слушателей подумал, что я что-то скрываю, и поэтому я сказал: «Да, Терри. Гей, гей, гей. Это самое важное обо мне. В моей жизни все голубое. Я просыпаюсь гей-утром, чищу свои гей-зубы гей-пастой. Да, ты права. Ты права. Ничто не может быть важнее того факта, что я – гомосексуал, и когда они придут за геями, меня заберут первым». Я так говорил потому, что считал это политически необходимым.

И как это было принято публикой? Какая была реакция?

Ладно публика, но родители… мы уже говорили о моем признании родителям – их это по-настоящему поразило. «Так, теперь тебе нужно открыться всем? Разве было недостаточно сказать только нам? Так нет же, теперь ему надо рассказать об этом еще и всему штату Айова!» Я сказал: да, надо, и они сказали: «Нам кажется, это наш провал. Мы сделали что-то не так, поэтому ты стал геем». А я сказал: «А что, если вы сделали что-то так? Что, если вы вырастили меня человеком, которому хватает духа быть открытым геем? Пойти на радио и рассказать об этом всем? Разве это не успех?» Они не купились. Но я – я правда так думаю.

А им потребовалось некоторое время, чтобы согласиться?

Да. Но я так считаю, и они постепенно пришли к этому. Не знаю, сколько родителей по-прежнему гомофобы, сколько родителей огорчаются, если их ребенок – квир, не такой, как все. Но я считаю, если вы вырастили ребенка, который готов жить открыто и быть тем, кто он есть – мои поздравления.

Думаю, лучше жить открыто.

Кому лучше?

Для всех лучше.

Это основная причина, почему геям удалось отстоять свои права. Потому что, если твоя мать знает, что ты гей, если твой отец знает, что ты гей, твой начальник знает, что ты гей – вот где происходит революция. Люди начинают понимать, что все знают кого-то, кто гей. Что мы не опасны, мы даже не сильно отличаемся от вас.

И мы не едим детей.

Мы не едим. Ну, может, некоторые из нас едят, не будем исключать такую возможность. Но это то, что работает, и в какой-то степени это все, что нужно делать. Это то, что лежит на поверхности – скажи своему начальнику, своим родителям, скажи всем, что ты гей. Возможно, что-то пойдет не так.

Да, будь готов вылететь с работы.

Будь готов вылететь с работы, будь готов, что родители перестанут отвечать на твои звонки.

Но тогда какой смысл? Если тебя уволили, родители не берут трубку? Цена слишком высока.

Смею утверждать, что жизнь во лжи – гораздо более высокая цена. Ну конечно, кто хочет потерять работу, но разве тебе нужна работа, где нужно быть не самим собой? Стоит там оставаться? Что она делает с твоей личностью? Что происходит с твоей личностью, когда ты приходишь к родителям с девушкой, чтобы они думали, что у тебя есть девушка? Что это за отношения? Я думаю, стоит рискнуть.
 

Я не знаю, где мы ошиблись в воспитании нашего сына.

У вас есть семья: муж…

Да, муж и взрослый сын. Да, он как раз звонил во время съемок по поводу квартиры, которую хочет снять.

А сколько лет сыну?

22. Только окончил университет. Сейчас перерыв перед магистратурой, работает помощником в дизайнерской фирме. Он вообще-то не хочет быть дизайнером, но ему предложили эту работу. Он очень толковый, во всем разбирается, но идеалист. Хочет заниматься международной гуманитарной деятельностью.

Вы играете в американский футбол (указывает на перчатку). Это ваше?

Нет, нет. У нас приемный ребенок, ему 22, это его. Он сейчас здесь живет.

Понятно. А вы занимаетесь спортом, или занимались в университете?

Я бегаю, занимаюсь йогой – не уверен, что это можно назвать спортом. Но я не играю, это ребенок. Мой ребенок. И я не понимаю, где мы ошиблись в воспитании нашего сына, раз он стал натуралом. Он повсюду разбрасывает эти штуки (берет в руку перчатку) – как вам такое?

О нет, какой ужас! Не говорите!

Он не увлекается модой!

Нет! Пожалуйста, остановитесь!

Нет, что мы сделали не так?

В вашей книге «Снежная королева» события во время выборов президента, и герой говорит в отчаянии: «Кажется, страна сейчас переизберет худшего президента Соединенных Штатов». И это было про Джорджа Буша-младшего, да?

Да, да-да. Тогда казалось, что хуже Джорджа Буша-младшего президента быть не может.

И угадайте, что случилось…

Кто бы мог подумать! Никогда не надо думать, что вы достигли дна. Я считаю, что Трамп – это позор. Он преступник. Я считаю бессовестным пытаться закрыть границы для беженцев. Я считаю, это на грани геноцида.

Но теперь у вас новый кандидат, мэр Пит Буттиджич. Гей, состоящий в браке, муж которого занимается его пиаром. Что вы о нем думаете?
(Пит Буттиджич – мэр города Саут-Бенд, один из кандидатов от демократов на президентских выборах 2020г.). 

Я думаю, он прекрасен. Я думаю, он невероятно умен и не лишен сострадания. На данный момент он не кажется таким уж серьезным кандидатом 2020 года, но кто знает. Я думаю, он замечательный. А что можно не любить в первом кандидате на пост президента, который является открытым геем? Самое интересное, что, если бы мэр Пит был бы натуралом, он был бы слишком идеальным.

То есть, вы считаете, что его гомосексуальность – это его слабость?

Нет, я считаю, это добавляет ему привлекательности. Я думаю, люди будут настроены более либерально к кому-то, кто учился в Гарварде, воевал в Афганистане, состоит в браке… ах, так он же гей! Американцы, только посмотрите, кого мы выбираем! Нам не нравятся приторно идеальные, слишком умные, слишком хорошие, понимаешь? Нужен изъян, и дело здесь не только в сексуальной ориентации Буттиджича, но и в том, как он это преподносит. Это говорит о том, что это его сильная сторона. Именно поэтому за него и голосуют.