Гендерная политика становится одним из критических вопросов

Отрывки из интервью на republic.ru

В 2017-м подростки залезали на фонари Пушкинской площади и высмеивали учителей, агитирующих против Навального, а в этом году власть ответила делом «Нового величия», запретами концертов и разговорами о новой молодежной политике. Директор Центра молодежных исследований НИУ ВШЭ, социолог Елена Омельченко, рассказала Republic, как молодые россияне переизобретают гражданственность и учатся определять себя через диалоги о гендере и гомофобии, а не традиционные политические разделения.

^{Фото: Евгений Епанчинцев / Reuters}

О молодежи ⁠как политическом субъекте говорят ⁠второй год, а сейчас мы видим, как ⁠власть собирается с силами и демонстрирует реакцию – правда, как всегда запретительную.

Мы как социологи стараемся ⁠оценивать реальные тренды, ⁠касающиеся предпочтений, ценностей и практик молодежи. ⁠Молодежная политика для нас остается в некотором смысле terra incognita, где периодически происходит выброс каких-то новых идей, предложений и программ. Однако все эти инициативы как формировались, так и формируются по принципу вынужденной догоняющей мобилизации и запоздалого реагирования.

Например, после трагедии в Керчи тут же были созданы программы, проведены дискуссии, какие-то проекты были разосланы по школам. Политический вопрос формулируется вокруг поиска виноватых, внешних врагов, чего угодно. В этих ситуациях нужны исследования, но школа была и остается самым закрытым российским институтом образования – в них исследователей продолжают не пускать. Практика не выносить сор из избы и решать проблемы в закрытом режиме остается, это характерная черта всей молодежной политики.

О каких трендах в молодежной среде можно говорить с социологической точки зрения?

Происходит своеобразная низовая мобилизация, отличающаяся от мобилизации сверху, как это было с «Нашими» и другими аналогичными движениями. Об этой мобилизации можно говорить с весны прошлого года, когда среди вышедших на антикоррупционные митинги достаточно большую часть представляли старшеклассники и молодые студенты. Все заговорили о рождении нового политического субъекта, и мы в наших исследованиях зафиксировали очевидный всплеск такого низового гражданского участия и активности.

Слово «низовая» здесь значит отсутствие организации формальными средствами. Это участие идет по самым разным направлениям – экозащита, зоозащита, городской активизм, спортивные практики. Со стороны молодежи изменяется само понимание политического, которое, с одной стороны, как-то коррелирует с электоральной активностью, а с другой стороны представляет собой нечто совершенно иное. Мы видим желание включаться, влиять и быть услышанными. Реакция на это включение ожидается и даже требуется, а ее отсутствие провоцирует обиду, нетерпимость, желание стать объектом общественного внимания. Официальная молодежная политика, очевидно, не успевает за этим процессом и продолжает окучивать лояльную молодежь, встроенную в существующую систему властной иерархии и достаточно прагматично использующую ее как карьерную лестницу. Но даже эти два направления молодежной политики – ориентация на встроенную молодежь и запоздалая реакция – толком не исследуются на независимом уровне.
...

Гражданственность отделяется от политики?

Возникает новое прочтение гражданственности, связанное с кризисом ее политических и национальных вариантов, который ощущается не только у нас, но и в Восточной и Центральной Европе. Патриотические программы могут работать лишь какое-то время, но потребность участия и включенности остается, ее сегодня нельзя не ощущать. Если взять запреты концертов, то мы видим, как весь этот протестный рэп был пропущен, его не замечали как что-то важное. В итоге мы снова наблюдаем реактивную мобилизацию со стороны государства: была предпринята попытка приручения и успокоения рэперов, но она ожидаемо оказалась провальной. С другой стороны, президент высказался, и концерты все-таки перестали закрывать.

Опасаясь ожесточения и радикализации, власть сама их провоцирует.

У нас остались советские и постсоветские методы: спуск рекомендаций по школам, попытки политизировать, окучить, приручить, использовать молодежные инициативы, когда если не можешь что-то остановить, то надо возглавить. Но этот постсоветский принцип может работать лишь на небольшом временном промежутке. И надо всегда иметь в виду, что даже если какие-то ресурсы музыкантам будут предложены, то это не значит, что потом власть не вторгнется на территорию текстов.
...

В своих работах вы пишете о произошедшем в это десятилетие переходе от молодежных субкультур к новым структурам, которые вы называете солидарностями. Что они собой представляют и какое место занимают сегодня?

Мы только что закончили исследование культурных сцен в четырех городах: Петербурге, Махачкале, Ульяновске, Казани. Везде мы наблюдали очень низкую вовлеченность как в неофициальную, так и в системную политику, но при этом большой уровень другой активности. Самые актуальные тренды – это спорт, ЗОЖ, волонтерство и активизм, игры: книжные викторины, компьютерные игры, городской спорт. Самой популярной музыкой везде является рэп.

Даже простые интервью говорят о распространенности таких практик, как забота о животных, работа в домах престарелых, детских домах. Все это происходит на фоне отказа от формальных методов организации и ассоциации с какими-то государственными проектами. С другой стороны, растет важность индивидуального участия, поиска своего языкового стиля. Солидарность проявляется в глубоко лежащей системе ценностей, которая активизируется не каким-то декларируемым манифестом, а определенными событиями и фигурами – от Pussy Riot до Монеточки. Молодежь солидаризуется через горизонтальные сетевые связи, что открывает пространство возможной мобилизации.

Какую роль в этой схеме играет гендерная проблематика, особенно на фоне трансляции официальной культурой патриархальных ценностей?

Отношение к пониманию патриархальных ценностей и гендерного равенства становится определяющим. Начиная с запрета гей-пропаганды за эту проблематику взялись со всех сторон: гендер и сексуальность оказались в публичном поле, само слово «гендер» стало популярным. Соответственно, гендерная политика становится одним из критических вопросов, формирующих молодежные солидарности и сообщества. Гомофобия или отказ от гомофобии, патриархат или гендерное равенство, контроль сексуальности или его отрицание – все это становится самыми ключевыми ценностями и различиями.

Общество поляризируется?

Просто внутри компаний эти вопросы обсуждаются, пусть и не напрямую. Люди могут не говорить про гендер и при этом транслировать и проблематизировать нормы женственности. Если взять воркаутеров и анимэшников, то они оказались по разные стороны гендерного порядка. Первые видят в играх с гендерным кодом покушение на нормативность и ни в коем случае их не разделяют. С другой стороны, участники анимэ-сцены в Махачкале отрицают религиозный контроль женщин, когда к девочкам с другим цветом волос может быть применено символическое или физическое насилие в опоре на разделяемые ценности.

Но в любом случае мы видим развитие более тонко понимаемых деталей гендерного порядка. Происходит либерализация, когда даже патриархально ориентированная группа обсуждает свободу выбора. Молодежь в целом более толерантна по отношению к различиям – этническим, сексуальным и гендерным. Буллинг, конечно, остается, но по какому вектору он движется, мы можем только предполагать: будет ли его провоцировать гендерная репрезентация или что-то еще.

Один из последних опросов «Левада-центра» показал рост ностальгии по СССР среди молодежи. Как такое вообще возможно?

Целостный ответ сложно дать. Вместе с новой гражданственностью по-прежнему актуальна повестка искренности и открытости. Ностальгируют, наверное, по воображаемой стране, в которой у молодежи передовая роль. Кроме того, в последние годы было выпущено много культурной продукции, связанной с советским наследием. Добавьте к этому истории родственников про то, как честность, дружба и привязанность были более важны, чем деньги. Советская эпоха становится воображаемым прошлым, в котором существовали правда и искренность, это не ностальгия по реальному прошлому. На фоне очевидного общественного застоя сегодня молодежь ищет новую, интересную, загадочную и непонятную историю – но при этом целостную и разделяемую большинством.
...

^{Полный текст интервью читайте на republic.ru}