Как живется открытому гею в ЛНР

Интернет-портал «Такие дела» опубликовал интервью Дениса Бояринова с Михаилом Коптевым – «лучшим трэш-модельером мира».
 

Исчадие ада

«Я вас люблю, пацаны! — кричит немолодой мужчина с выщипанными бровями и приветственно поднимает вверх пластиковый стаканчик с водкой. — Давайте выпьем!». Он машет стаканчиком двум грузным дядькам в помятых костюмах, которые идут по другой стороне улицы. В ответ те произносят что-то неразборчивое и, слегка пошатываясь, торопятся скрыться.

Тостующий, в голубой джинсовой рубашке, наброшенной поверх кардигана цвета фуксии, в повернутой козырьком назад бейсболке со стразами, радостно смеется, провожая пару взглядом, и выпивает один.

Мужчину в бейсболке зовут Михаил Коптев. Он называет себя единственной звездой Луганска: «луганским Миком Джаггером или Элизабет Тэйлор». В жаркий июльский день мы сидим с ним на скамейке у облезлого служебного входа в местный ДК имени Ленина. Здесь когда-то проходили первые показы Цирка провокационной моды «Орхидея», придуманного Коптевым 20 лет назад.

За водкой 45-летний Михаил Михайлович рассказывает мне свою биографию, но у него не очень хорошо получается. Во-первых, потому что он порядком нетрезв. Во-вторых, потому что он отвлекается на прохожих мужского пола и делает каждому непристойное предложение.

Даже просто выпивать на улицах Луганска — рискованно. В любую минуту может появиться военный патруль и потребовать предъявить документы. Нетрезвое состояние — это верный повод, как говорят в ЛНР, «попасть на подвал» к ополченцам, что означает для задержанного, как минимум, потерю всех денег или еще что похуже.

«Когда я работал моделью и выходил на сцену, все начинали верещать. Теперь я понял почему — это природный магнетизм. Вот может быть девочка — красивая, высокая, выходит на сцену в самом красивом платье, и ей вяло хлопают. А бывает выходит какая-то конченая на сцену — лохушка замусоленная, оборванная, но весь зал как встанет и давай ей кричать».
Фото: из личного архива; Денис Бояринов
Предлагать оральный секс хмурым луганским мужикам, многие из которых в камуфляже, — тоже не самая безопасная идея на свете. Но на наше счастье в субботний день мимо разбитого ДК Ленина бродят мирно настроенные гражданские, которых вызывающее поведение Коптева только пугает.

«В этом муравейнике, в этом колхозе Луганске я являюсь исчадием ада», — не без гордости сообщает Михаил Коптев, занятый делом, которому посвятил всю свою жизнь. Он испытывает родной город, уже больше года живущий по суровым законам военного времени, на то, что и в мирное время большая редкость: на терпимость и толерантность.

Модельер-самоучка Михаил Коптев — действительно звезда Луганска, которую знают даже в Бразилии. Он стал звездой задолго до нынешних знаменитостей: полевых командиров и главы Луганской Народной Республики Игоря Плотницкого.

В 14 лет Коптев вырвался из монастыря в Ростовской области, куда был отдан на воспитание в возрасте семи лет. Вернулся в Луганск, поступил в училище, начал учиться на обувщика и пустился во все тяжкие, чтобы реализовать детскую тягу к моде. Он заинтересовался ей, разглядывая страницы иностранных журналов, в которые родственники заворачивали ему передачи с едой.

Сначала Миша Коптев работал моделью в местном театре моды «Нюанс»: выступал в казармах и шахтопроходческих управлениях Луганской области. Потом стал коммерческим директором театра, а затем создал  «Орхидею», которая заманивал зрителя на шоу с «совершенно безумными прикидами, убойными прическами, чумовым боди-артом и эротикой на грани фола».

Об «Орхидее» слышали далеко за пределами Луганской области. В мирное время в Луганск к Коптеву регулярно приезжали съемочные группы московских и киевских телеканалов. Его нетрадиционную творческую деятельность обсуждали в украинском аналоге ток-шоу «Пусть говорят», пытаясь определить, мода это или порнография. Журнал «Vice» отправил к Михаилу Коптеву своего корреспондента, и тот, оставшись в полном восхищении, провозгласил его лучшим трэш-дизайнером мира.

Кто видел эротические шоу «Орхидеи» — в сети или вживую — никогда их не забудет. Фотографии одного из показов стали интернет-мемом, кочуя с сайта на сайт с разнообразными эпитетами (fishki.net, например, опубликовали его в рубрике «Ужас дня»). По помещению дефилируют неидеальных форм женщины и мужчины, девочки и мальчики, старики и старухи, наряженные в странные костюмы, выставляющие напоказ всё то, что люди привыкли скрывать. Сверкает украшенная грубым боди-артом голая плоть в разодранных пеньюарах, сварганенных из шкур, кожи, пластика, тряпья, рогов, черепов, колпаков для автоколёс, детских игрушек и всего, что можно найти на свалке. Отдельного упоминания заслуживает реакция зала. Мужчины в кепках и кожанках с явным интересом  наблюдают за полётом фантазии модельера.

Альтернативная мода Михаила Коптева, который одновременно является луганским доппельгангером борца с гламуром Рика Оуэнса и собирателя вещей Петлюры, чурается всего чистого, гармоничного, правильного, спокойного, традиционного. Это дикий трэш-арт, который пытается изнасиловать чувство прекрасного. От моды Коптева, считающего, что «искусство должно быть провокативным», хочется бежать, как когда-то от него, пьяного и голого, но с ветвистыми рогами на голове, в феодосийском клубе убегал Филипп Киркоров. Коптев пытался догнать поп-звезду и сделать фото на память, да еще и «бросал ему в спину каменюки».

«Эй, мужик! — кричит Михаил Коптев очередному прохожему, сжимая крепкими пальцами в кольцах стаканчик с водкой и обольстительно улыбаясь. – Мужик! За тебя! За твой писюн!» Прохожий ускоряет шаг.
 

«Коптев — это писи-сиси»

«С Мишей мы знакомы уже лет 15, — рассказывает Татьяна Семёновна Литман, заслуженный работник культуры Украины, которая на протяжении последних 35 лет возглавляет крупнейший в Луганске Дворец Культуры (бывший ДК Железнодорожников), где Коптев одно время держал студию и устраивал первые показы “Орхидеи”. — Он пришёл к нам в ДК очень давно. Сначала мне были непонятны его замыслы и идеи. А потом я подумала: почему бы и нет. Я — человек демократичный, за что и страдаю. Его театр моды существовал в ДК как любительский коллектив на самоокупаемости. Сначала он у меня выпросил помещение под костюмы. Ну я же их не видела, думала, что это костюмы, а не горы рухляди. Потом стал делать свои шоу. Говорил — увидите все на показе. Будет сюрприз».

«Страшная была мода в «Нюансе»: всё из военного сукна грязно-болотного цвета, потому что у руководителя театра кузен работал в военной части и воровал там сукно. Они нашили клёша из сукна, сверху было что-то приталенное, и на жопе — бант. Это был мужской костюм. Все было такой толщины, словно ватник. Я выступал в этом наряде в тех же военных частях, где воровал кузен руководителя театра. В конце концов я ушел из «Нюанса». Сказал: «Мне надоели ваши болотные клеша и ваше мировоззрение».
Сюрприз удался. «Зал был полон, — вспоминает Литман первое шоу «Орхидеи» в ДК Железнодорожников, — но когда начался показ, я села в ложе, закрыв лицо руками, и молила бога, чтобы в зале не появилось начальство. Это было ужасно: размалёванные обнаженные тела моделей, рога, хвосты и шкуры дохлых кошек на телах девочек и мальчиков. Но больше всего меня ввело в ступор, что модели были не совсем здоровые. Одни — с лицами даунов, другие — с явными психическими отклонениями. Но когда показ закончился, зал аплодировал стоя. Люди кричали, как сумасшедшие».

Несмотря на потрясение директора ДК, Коптев успел провести в стенах помпезного сталинского здания еще несколько эротических шоу. Татьяна Литман выставила его из дворца только после того, как сюжет о Коптеве показали по одному из российских телеканалов, и она всерьез испугалась, что её могут уволить.

«Как человек он для меня существует, — объясняет Татьяна Семёновна свое отношение к дизайнеру-провокатору, который всегда подчеркивал свою нетрадиционную ориентацию и даже организовывал гей-дискотеки со своими шоу. — Он креативный, неординарный, неконфликтный, очень коммуникабельный. Он фонтанирует прожектами и фантазиями, но я не понимаю его отношения к мужчинам, женщинам и вообще к жизни. Жаль, что его пристрастия наложили отпечаток на его творчество, и что они вызывают к нему негатив. Его знают в Луганске, но только с одной стороны: если Коптев, то это писи-сиси».
 

«Украина, проснись!»

Трудно представить себе место, более неподходящее для эротических шоу и гомосексуальных провокаций, чем нынешний Луганск. Город обезображен оспой продырявленных снарядами стен и разбитыми окнами. Мы разговариваем с Литман в уличном кафе у луганского Дома Профсоюзов, который теперь занимает Федерация профсоюзов Луганской Народной Республики. На стеклянных дверях здания висит список контактов административных служб непризнанной республики и призыв МЧС ЛНР к гражданам не ходить по незнакомым дорогам, где можно наткнуться на неразорвавшиеся взрывные устройства.

Сейчас в Луганске почти не стреляют. Особенно тихо становится в 21.00, с наступлением комендантского часа, после которого боятся появляться на улицах прохожие — потому что можно «попасть на подвал» — и автомобилисты, потому что можно остаться без машины.

Татьяна Литман вспоминает, как год назад, готовясь к войне, она переоборудовала подвал ДК, в котором когда-то хранил свою коллекцию Коптев, в жилое пространство — с запасом воды, одежды, лекарств и свечей. В нём во время обстрелов Луганска спасались её подчиненные. По ДК Железнодорожников ни разу не попали, но взрывная волна высадила все 24 окна на фасаде здания, а батареи полопались. Последнее окно в ДК застеклили 27-го декабря 2014-го года — в день первого новогоднего утренника. К этому времени дворец культуры работал уже четыре месяца: дети и взрослые занимались в неотапливаемых помещениях дворца в верхней одежде и перчатках.

Каждый из оставшихся в Луганске жителей, население которого сократилось больше, чем вчетверо, может рассказать свою историю выживания. Но все они будут похожи: обстрелы как по расписанию; бегства в подвалы; тревожная бессонница по ночам; сарафанное радио страшных слухов; долгие очереди за водой, прерываемые обстрелами, и тяжелые ведра, которые надо было ежедневно таскать по лестнице; нехватка продуктов, мгновенно портившихся в летней духоте; батарейки и свечи, превратившиеся в самую ценную валюту; невозможность передать весточку родственникам за пределами Луганска. Вынесшие луганскую блокаду много говорят о бытовых проблемах войны, но молчат о погибших и раненых среди соседей и близких —  память пытается вытеснить пережитый ужас.

Сейчас город, еще не до конца оправившийся от войны, искренне наслаждается нищей, но относительно мирной жизнью. В Луганске, где остановились производства, и где продолжают отключать свет, воду и сотовую связь, заработали некоторые кафе и рестораны — в них сидят преимущественно вооружённые люди в разномастной одежде цвета хаки.

«Слава к “Орхидее” пришла на следующий день. Как грибы стали появляться такие же театры моды. Но это были не театры моды, а балаганщина. Ни концепции, ни стиля, ни полноценной программы. Платья какие попало и прически на плойку накрученные. Они сразу же и развалились все, я даже не успел переименоваться в цирк провокационной моды “Орхидея”, чтобы не стоять с ними в одном ряду».
«Ополченцы», получающие в месяц порядка 15 тысяч русских рублей, превратились в самый состоятельный класс Луганска, его новую военную элиту, которую побаиваются. Луганские девушки мечтают о том, чтобы встретить ополченца из России, влюбить в себя, выйти замуж и уехать с ним отсюда подальше. В центральном парке Луганска под оркестр торжественно вальсируют нарядные пенсионеры, как будто у них День Победы. Местные шутят, что они — вторая по обеспеченности городская прослойка, потому что с апреля им начали платить пенсию (около 2 тысяч рублей в месяц), которой еле-еле хватает на еду.

Татьяна Литман пришла на интервью в вечернем платье ярко малахитового цвета и в перстнях. Она собирается в дом творческой интеллигенции «Светлица», где директор луганского Института Культуры и по совместительству автор-исполнитель Владимир Андриюк дает творческий вечер с исполнением собственных песен под гитару. Там ожидается вся оставшаяся в городе культурная элита.

Когда-то Андриюк, родившийся в Петропавловске-Камчатском, пробовался в группу «Лесоповал» (и по легенде даже сочинил мелодию к песне про белого лебедя на пруду), отбор не прошёл, но песен писать не перестал. События в Луганской области дали новый импульс его творчеству: он сочинил песню «Украина, проснись!», в которой взывал к небесам с молитвой защитить страну от цветных революций, и выступал с ней на всех антимайдановских митингах, проходивших в Луганске, а после провозглашения ЛНР стал директором Института Культуры (прежнее руководство института бежало в сторону Киева). Совсем недавно поэт-песенник ездил исполнять свой хит в Москву, где получил в подарок дорогую гитару из рук Геннадия Зюганова. Сейчас Андриюк пишет песни на духовные стихи иеромонаха Романа (Матюшина) — в Луганске поговаривают, что он скоро поедет их исполнять перед патриархом Кириллом.

«Мы все стали заложниками ситуации, — объясняет свою политическую позицию заслуженный работник культуры Украины Татьяна Литман. — Я остаюсь на своем месте — считаю себя не революционером и не предателем, а человеком, который честно исполняет свой долг. У нас,  работников культуры и искусства, высокая миссия: нести людям радость».
 

«Все очень страшно!»

Михаила Коптева на творческий вечер Владимира Андриюка не пригласили, да он бы и не пошёл. Несмотря на то, что дизайнер-монстр не вписывается в луганский истэблишмент, на вопрос, почему он не покинул город с началом боевых действий, он отвечает почти так же, как и Литман: «А куда ехать? Тут моя мама. Тут у меня квартира и друзья. Тут Валера — моя секс-рабыня. Тут гомики мои. Тут у меня всё».

На следующий день после испорченного водкой интервью у ДК Ленина мы сидим в кожаных креслах в малогабаритной двушке Коптева на улице Коммунальная. В этой хрущобе он живет последние 10 лет. По сравнению с нищетой окружающего пейзажа (в подъезде на Коммунальной нет батарей — их сняли соседи-алкоголики, чтобы сдать на металлолом) у модельера — оазис благополучия: евроремонт, кондиционер, шкаф-купе, малиновый тюль, охряной кожаный уголок, кристаллы Swarowski на обтрепавшихся диванных подушках, а на тумбочке в спальне — книга «Стратегии гениальных мужчин».

За стаканом десертного вина Михаил Коптев рассказывает о том, что его хорошая жизнь закончилась с приходом войны. Как и областной Дворец Культуры цирк провокационной моды «Орхидея» работал до последнего, нёс людям радость. «Мы выезжали выступать в апреле 2014-го — в ночной клуб в Луганской области, — вспоминает Коптев. — Последняя поездка была уже под пулями. В мае нас приглашали в Киев на телеканал «Украина». Поезда ходили через раз. В эту поездку я уже не мог собрать моделей — все разбежались из Луганска кто куда. Пришлось брать в модели тещу. Ну как тещу — она мама моего любовника Пряника, и всё про нас знает. Поэтому я называю её «теща»».

В последний год Михаил Коптев свернул свою бурную пропаганду толерантности в Луганске — не устраивает показов и не проводит гей-вечеринок. Изредка делает вызывающие фотографии, которые возмутили бы Елену Мизулину и восхитили бы редакторов «Vice», и рисует новые эскизы нарядов.

В последний год Михаил Коптев свернул свою деятельность до редких фотосессий. «Фотосессии я делаю всё реже и реже. Последняя была полгода назад. Уже в Луганске была война, а я думал, что ж делать —либо жить, либо умереть. Обычно я моделей ищу по объявлению в газете. А тут как-то негра пьяного на улице зацепил. Ну что с ним делать? Я и говорю — мужик, давай фотографироваться».
«Я всю свою коллекцию перевёз к маме, — говорит дизайнер, облачённый в жилет и пиджак с принтом из игрушечных медвежат. — В одну из комнат её трехкомнатной квартиры я свез ящиков 50: рога, перья, шкуры, платья, шубы, головные уборы, обувь, чулки, носки, всякие недоделки. Мама видит, что я год уже ничего не делаю, и постоянно меня спрашивает: «Сынок, долго всё это будет лежать?». Уже собирается выкинуть. А я все ещё надеюсь, что снова сделаю шоу. Но меня уже такие мысли посещают: а что мне дал этот театр? Кроме проклятий «Пидор, гори в огне» и воплей «Где ты нашел этих проституток?» Зачем мне биться головой о стену? Тем более, что сейчас мы живем в эЛэНэРии. Опять завоняло социализмом и коммунистической партией. Скоро, как в России, в Луганске начнут преследовать за гомосексулизм и эротику. Я не смогу поступать, как раньше в Украине: твори, что хочешь, в рамках закона. А как я смогу без эротики продавать билеты на шоу?»

Уверенность в том, что военные власти ЛНР будут жёстко преследовать представителей сексуальных меньшинств, появилась сразу после провозглашения республики. Сначала пошли слухи, что гомосексуалистов будут расстреливать на месте. Потом обсуждали принятие строгого антигейского закона — называли даже дату. Местные геи не стали дожидаться репрессий — уехали кто куда: в Ростов и Воронеж, Киев и Крым. Радужная жизнь Луганска, в котором LGBT-активисты когда-то издавали журнал и собирались провести гей-парад, схлопнулась: гей-дискотеки, в довоенное время проводившиеся каждую неделю, прекратились, знакомиться можно теперь только через Интернет.

Зато в этой жизни появились новые герои — ополченцы. «Особенно активно на сайтах знакомятся ополченцы-москвичи, — объясняет Коптев. — Ничего не боятся. Пишут: «Я такой же, как и вы, хочу попробовать». Среди них не только рядовые, есть и высокопоставленные. Кстати, мой жених пошел в ополченцы. Он там пока полторы недели. Звонит маме раз в два дня — связь-то у нас пропадает. Сказал, что ему выдали старую ментовскую форму с лампасами, потому что одежды не хватает. Отвезли их на полигон, учат палатки ставить — это всё, что я знаю».

В ополченцы в Луганске берут охотно, а идут туда от безысходности — работы в городе мало. «Мой принёс две какие-то справки о здоровье — его взяли в тот же день, даже медосмотр проводить не стали, — говорит Михаил Коптев. — А он бывший безработный — пьяница, наркоман и судимый. Ну типичная красотулька — среднестатистическая ополченка».

Отпив еще глоток вина, модельер начинает пересказывать жуткие истории о том, насколько беззащитны жители Луганска перед людьми в непонятной форме и с оружием. «Я каждую неделю слышу новую историю о том, как где-то снова «отличились» ополченцы. То  бронетранспортер въехал в магазин, то  «Урал» с солдатами врезался в маршрутку. Были жертвы, но об этом в новостях не передают или говорят, что просто авария — виновных нет. У меня на районе есть пивнуха возле дороги, оттуда ехали ополченцы на рогах — задавили двух женщин. Хорошо ими сейчас стали какие-то военные заниматься. Запрещают пить, а торгашам — продавать им бухло. А раньше был вообще беспредел».

Стакан у Коптева пустеет стремительно — я не успеваю подливать. «Поверь, мужик, здесь все очень страшно! Все очень страшно! — с неподдельным отчаянием в голосе говорит он. — Это тебе только кажется, что я сижу здесь наглый и красивый в кожаных креслах и в шелковых рубашках. Богатые люди отсюда давно тиканули. Ждать, пока восстановится платёжеспособность населения, надо ещё пять лет, если не будет войны. А мне уже некогда ждать. Я всё время задаю себе вопрос: «Мишанечка, ты же такая девушка, которой будет в августе 46 лет. Как ты представляешь себе свое дальнейшее существование? Здесь то эСэСеРия, то лихие 90-е, то война, то эЛэНеРия…» А я пожить хочу и хорошо пожить, а когда мне жить?»

Я меняю тему и спрашиваю у Коптева, было ли ему страшно провоцировать окружающую среду в Луганске 90-х — не угрожали ли ему бандиты, не боялся ли он пострадать за свою инаковость?

«Когда начались военные действия, я тиканул пожить на недельку к друзьям в деревне под Луганском. Там тоже снаряды падали на голову. Разбивали людям крыши. Девушке из дома по соседству снаряд залетел в теплицу и не разорвался. Приезжали сапёры и говорят: “Мы не будем его никуда тащить, будем взрывать здесь”. А у неё там дом в двух шагах, и помидоры в теплице. Она говорит: “Не надо”. Так снаряд и торчит.

Мне тоже от выстрелов ночью штукатурка с потолка на лицо сыпалась. Но я не боялся погибнуть под обстрелом — не боязливый. Плохо, что света не было пару месяцев, и моя мечта нажраться помидоров с грядки не случилась. Не выросли помидоры — никто же не поливал ничего».

«Гомофобия в Луганске всегда была, есть и будет. Но я парень не робкий, — отвечает Коптев, посасывая через соломинку вино. — В 1990-е бандиты регулярно подлетали к моей студии на иномарках. Когда у входа скрипели тормоза, мои девчонки кричали: «Миша, опять лысые лохи!» Я командовал: «Малолетки, бегом в гримёрку!» Тут вваливаются лысые и ко мне обниматься: «Мишаня, брат!» А я их в первый раз вижу. И сразу: «На тебе денег, вот эта поедет со мной  завтра в Италию». А я говорю: «Нет, она не поедет». Знаешь, я моделей никогда не продавал. Никогда! Оно же — дитё! Оно пришло ко мне в театр моделей — тянется к светлому. Лучше я поимею меньше денег, чем это дитё будет всю жизнь меня проклинать».

Рассказы о том, что Коптев эксплуатировал в своих эротических шоу несовершеннолетних, да еще и умственно неполноценных детей, трэш-дизайнер решительно опровергает. «Полностью обнаженных детей я никогда не показывал, — говорит он. — В самых откровенных сценах я использовал своих родственников — племянников и племянниц. Была, например, у нас такая сцена, где дикари несут на плечах палку, к которой привязан ребёнок. Одна девушка-даун, да еще и карлица, у меня действительно была моделью. Её звали Зина. Мы познакомились в маршрутке — она ехала с родителями. Я поговорил с её мамой и предложил, чтобы она с завтрашнего дня работала моделью. Объяснил ей, что у меня провокационная мода, и мне такой человек и нужен. Мать согласилась — мол, может чему-нибудь научится. Зина походку так и не выучила, но мне очень доверяла.

Еще до того, как она пришла к нам, я собрал всех девочек в круг и сказал им: «Не вздумайте на неё коситься, подхихикивать и шептаться. Потому что эти люди — очень ранимые». Был такой прикол — они собирались на море с родителями летом, когда у нас планировался выезд в клубы, так Зина отказалась ехать, сказала: «Я карьеру не брошу». О, боже, карьера ты моя! Сейчас она уехала в Германию с родителями на ПМЖ».

Михаил Коптев говорит, что у него никогда не было проблем ни с моделями, ни с их родителями, потому что он сразу объяснял им, чем в «Орхидее» придётся заниматься. «Главное для меня было — сформировать коллектив. Потому что мы на гастролях находились по 90 дней. Иногда ночевали в одной комнате. Всякое было. Поэтому было важно окружить себя девочками и хлопчиками, которые поймут, кто я и что я делаю. Не каждый выдержит ходить голым, не каждый выдержит ходить в костюмах, которые воняют. У меня была строгая дисциплина, бесконечные репетиции, штрафы за набор веса. Плюс ещё дурная слава: моих моделей всегда обсуждали: «Ах, это проститутки и наркоманки — нормальная так не выйдет!»»

Коптев отпивает ещё вина, «по-гречески» разбавленного водой, и вдруг отступает от темы: «Всем кажется, что я чудовище — но это неправда. Люди, которые кажутся чудовищами этому чудовищному миру, могут быть святыми. А люди, которые кажутся этому чудовищному миру святыми, часто оказываются чудовищами…» «Исчадие ада» в жилетке с игрушечными мишками вновь поднимает стакан: «Что-то я начал какую-то херню говорить. Давай выпьем за тебя, мужик!».

^{Оригинал на «Такие дела»}