Ответ Антона Красовского на вопросы слушателей «Эха Москвы»

Уважаемый Антон! Прошу прощения за вопрос на интимные темы… После того, как Вы публично заявили о своей сексуальной ориентации, я каждый раз об этом вспоминаю, когда слушаю Вас в эфире или читаю Ваш блог или даже слышу упоминание Вашей фамилии. Это меня самого удивляет, т.к. я всегда искренне считаю себя исключительно толерантным и терпимым человеком. Поэтому у меня вопрос. Как практически изменилась Ваша жизнь, общение с коллегами и знакомыми с того времени, как Вы сделали то самое заявление о себе? Спасибо. С уважением, Евгений Новиков, СПб. 

Антон Вячеславович, каким вы представляете будущее гей-сообщества в РФ? И есть ли оно вообще? Даша Абрамович, Челябинск.

Уважаемый Антон! Вам не кажется, что вопрос легализации однополых семей следует рассматривать шире, не связывая его только с сексуальной ориентацией. На мой взгляд, любой из нас может столкнуться с проблемой, когда на жизненном пути не встречается человек противоположного пола, с которым захотелось бы жить под одной крышей. И что тогда? Одиночество? А если при этом долгие годы существует духовно близкий тебе однополый друг, который тоже не имеет семьи. Почему таким людям не разрешить официально называться семьей, жить вместе и иметь соответствующие права? Спасибо. Султанова Лариса, инженер, Москва.
 

Я решил объединить все ваши вопросы про ЛГБТ, – их много, они вроде бы разные, но в то же время об одном: на черта вы все это сделали и что будет дальше? У вас, у таких, как вы, у тех, кто родится за вами. 

Прекрасный Стивен Фрай опубликовал однажды в Guardian письмо самому себе. Письмо своей юности, своему одиночеству, своим страхам, надеждам, мечтам. Письмо тому умному и безрассудному мальчику из нынешних уже лет, когда ум вполне может преобразиться в мудрость, а безрассудство – в отвагу. Прочтите этот текст, вы многое поймете про страдание и смелость. Так вот я тоже иногда пишу себе, только не в детство, а во времена до этого вот «Я такой же человек, как Путин». В годы неожиданного для всех (и для меня в первую очередь) карьерного взлета, частных самолетов, больших машин со спецпропусками. В годы, когда мир уже не требовал от меня врать самому себе, но просто просил не говорить об этом всем. Ведь кому надо, и так знают, а этим-то – ВСЕМ – зачем знать? Я пишу тому себе, кто действительно был таким же человеком, как Путин, из лет, когда – возможно – этому человеку удалось стать немного лучше Путина. 

Это был совершенно осознанный выбор, от откровения в ночном эфире Kontr TV, который видели – наверно – только режиссеры до появившегося через пару месяцев интервью Ксении Соколовой. Между этими двумя исповедями было предложение вернуться, забиться в главредовский кабинет и забыться в работе над чужими шоу, ведь кто же еще может продюсировать программу Софико Шеварднадзе или все эти передачи "100 вопросов к взрослому», в которые превратили новости «Дождь» и «Kontr TV». Мы сидели с Минаевым в каком-то ресторане, как всегда пили, и вдруг я очень четко понял, что не могу выбрать себя. Не могу выбрать Софу. Не могу вернуться к своим этим новостным детям, обняться и делать всю эту чепуху за тот же самый кремлевский кэш. Что мне предстоит пройти по какому-то опасному пути. Опасному не тернистостью, а одиночеством. Что этот путь предназначен именно мне, потому что никто кроме меня пойти по нему не захочет.

Я вдруг отчетливо – вот в том самом ужасном ночном ресторане с кальяном – увидел этот путь и понял, что у меня нет никаких вариантов. Что если я сейчас скажу Минаеву «да», то просто не смогу с этим жить. Что лучше эта вот гибридная война со всеми вокруг, чем глупая и подленькая смерть от тоски по самому себе. После этого я дал кучу интервью, сбивался, путался, не знал, как отвечать на простые вопросы.

Эти простые вопросы вы задаете и сейчас: кому нужны гей-парады? зачем регистрировать гей-браки? заслужили ли русские геи право на свои права? должны ли русские геи протестовать и биться, как делали американцы? Я и сейчас – спустя годы – не всегда могу толково ответить. По крайней мере, за всех. Поэтому постараюсь – за себя. 

Раньше мне казалось, что Господь наказал меня моей гомосексуальностью. Представлялось, что это вот «я-такой-же-человек,— как»– пытка и мытарство. Но вдруг, вот тогда – за этим самым столом с Минаевым – я понял, что Господь для чего-то лишил меня настоящих испытаний. Тех испытаний, которые выпадают на долю любого большинства. Я – гомосексуал, – по-русски петух, гомик, педик, вам тут каждый скажет, что место мое у параши, и поэтому я знаю, что значит унижение. Я достаточно силен, чтоб не страдать от этого самому, и достаточно неглуп, чтоб никогда не унижать других. Так же – например – в моем дачном поселке чувствует себя таджик Ислом, человек, построивший фактически этот поселок, человек, говорящий по-русски лучше любого моего соседа, но унижаемый русским большинством беспощадно и безбожно. Именно безбожно, потому что вот это искушение, это презрение к близкому дальнему Господь послал им. А не мне, и не Ислому. И им, а не нам, предстоит еще увидеть в нас добрых самаритян. Так вот гетеросексуальному русскому человеку, с руками и ногами, с состоянием и нашим воспитанием тяжелее, чем мне. Моему отцу с мыслью обо мне жить намного трудней, чем мне самому. И вот я понял, что наверно единственное, что могу сделать в жизни по-настоящему ценного – это помочь большинству не поддаться на искушения. Не дать им унижать таких, как я. Не смеяться над меньшинством. Не считать себя лучше нас. Об этом каждый мой текст, любое выступление, всякий спор. 

Я точно знаю, что многим людям, как бы пафосно это ни звучало, стало жить если и не проще, то понятней. Их жизнь поменялась. И в этом моя борьба и мой гей-парад. Когда я вижу, как изможденный уничтоженный 3 года назад мальчик сейчас выходит замуж во Флориде, я надеваю свой выдуманный парик, приклеиваю виртуальные сиськи и выхожу на свой личный прайд. В этот момент мне кажется, что я это заслужил. 

При этом никогда ни разу я не ходил ни на один настоящий пикет или митинг, исход которого мне был понятен сразу. Три девушки и два парня четыре минуты постоят с плакатами, и на пятой их свинтят менты под вспышки фотокамер всех информагентств. Завтра их обрадованные предсказуемостью событий лица напечатает Times, менты получат премию, и все довольные напьются по норам. 

Есть общества, которые не надо сравнивать. Американцы – последовательные борцы сами с собой. Все права человека, любые – женщин, геев, инвалидов, детей, стариков, больных СПИДом – оттуда. Они судятся, бьются, преодолевают самое страшное – презрение к самим себе. Благодаря им в Африке или в России теперь есть таблетки от ВИЧ, женщин пускают на марафоны и в спортзалы, геев перестали лечить в дурдомах, а у детей появилось право не быть убитым пьяным отчимом. Мы – потребители завоеванных ими прав. Так что вот прямо биться за них просто не имеет смысла, – нужно просто быть готовыми их получить. 

При этом я не говорю, что гей-активизм не нужен. Нужен конечно. Просто надо научиться жить так же, как мы требуем от большинства – не презирать. И быть вместе. Я каждый день учусь, это ужасно трудно. У меня до сих пор плохо выходит. 

Я часто думаю, хочу ли я замуж. Вернее не думаю, что тут уж думать? Конечно хочу. Хочу общий дом, детей, семью. Хочу всего. Хочу. Но понимаю, что я имею право на это только в России. Иначе – не имеет смысла. Не за чем. Иначе путь, тот самый – начавшийся с вкусненькой шаблишки – не будет пройден. А значит, все зря. 

Но я знаю, что зря не будет. Не будет зря. Может, не у меня. Но у многих из вас – точно.

^{Ответы на остальные вопрсы на echo.msk.ru}