Маша Гессен считает взаимосвязанными гомофобию Кремля и войну в Украине

Живущая в США российская журналистка, писательница и защитница ЛГБТ-движения дала интервью украинскому журналу «Новое Время», посетив Киев по случаю гей-парада, прошедшего в начале июня.

Возможность ЛГБТ-сообществ проводить прайды, да и вообще жить нормальной жизнью — это лакмусовая бумажка соблюдения в стране прав человека. Нравится нам это или нет, но именно так выглядит эта граница в западном политическом контексте.

Сейчас в мире это скорее коммерческие мероприятия, карнавалы. Поэтому на такие акции в Нью-Йорке я долгие годы не ходила. А сейчас хожу только потому, что там весело моим детям: музыка, все хлопают, раздают бусы — для них это праздник.

Киевская же акция больше похожа на прайды, которые проходили в 70‑х. В 1969 году в Нью-Йорке прошли массовые протесты против полицейского произвола. Вас могли подвергнуть унизительному обыску в баре: любой человек должен был иметь на себе три предмета туалета, соответствующих его биологическому полу. И однажды люди отказались подчиниться обыску. Восстание шло три дня и считается началом освободительного движения геев и лесбиянок. Спустя год 150 человек прошли маршем по Нью-Йорку в честь того события, и это стало традицией.

Вообще интересно употребление слова прайд (по англ. гордость). Для тех людей в Нью-Йорке в 1970 году гордость была антонимом слова стыд. Они вышли на марш, чтобы сказать, что им нечего стыдиться. И в этом контексте ваши ребята молодцы, что назвали свою акцию маршем равенства.

Война в Украине идет за то, чтобы страна имела право на самоопределение. А раз так, то ей в самый раз определиться, кто она. Дискуссия о правах человека, отношении к меньшинству, о том, какими правами должны обладать его представители — это и есть разговор о том, что мы за страна. Если откладывать этот разговор на потом, окно возможностей может закрыться.

Проблема всего постсоветского пространства в том, что странам очень сложно найти новую идентичность. Наиболее благополучные страны — те, у которых все в порядке с пониманием того, кто они по отношению к России и Западу. Это чувствуется в странах Балтии, например. А в Киеве только полтора года назад снесли памятник Ленину. Как мы устроены? Как мы думаем? Это вам прямо сейчас надо обсуждать, потом будет поздно.

Российская гомофобная политика связана с войной в Украине самым прямым образом. Антигейская кампания началась тогда, когда Путин в третий раз стал президентом — в 2012‑м. Именно тогда стала воссоздаваться тоталитарная конструкция, концепция возврата к советскому. А ЛГБТ символизирует для него все антисоветское, западное. Нужно было показать, что у России особый путь. Что существует западный мир и русский, и это разделение прошло как раз через тему ЛГБТ. Этот же миф используют как противопоставление для разжигания войны в Донбассе.

Общество не будет готово принять ЛГБТ, пока эта тема не станет предметом публичного обсуждения. Эта готовность не приходит простым эволюционным путем. Нужны публичные мероприятия, чтобы активизировалось обсуждение.

Во-вторых, людям нужно совершать камин-ауты. Это самое эффективное оружие против гомофобии. В 15 лет, переехав в Америку с родителями, я стала ходить в школу в майке с розовым треугольником. Когда меня спрашивали, что это такое, я объясняла, что это символ гейского освободительного движения. Это был 1982 год, и тогда подростки восприняли мой каминг-аут в целом с уважением. Сейчас все еще проще: почти во всех школах есть группы поддержки, и подростки спокойно говорят о своей сексуальности — это стало частью нормы.

Когда вы рассказываете своим друзьям, сослуживцам, родителям о своей ориентации, это меняет их взгляды. Сначала они испытывают шок и удивление, а потом начинают удивляться, что когда‑то думали иначе.

Я помню, как началась антигейская кампания в России. В школах ходили разные разговоры между детьми, и моя дочь обязательно всем говорила: это не про кого‑то абстрактного, а про моих родителей. Это очень действенно, хотя и создает массу проблем. Собственно, из‑за этого нам и пришлось уехать из России. Мне дали четко понять, что у меня отберут детей, если я останусь.

Сейчас происходит фантастически интересный эксперимент — Путин воссоздает тоталитарные механизмы. 86 -процентная поддержка инициатив власти в обществе — это показатель. Таких цифр не бывает в нетоталитарном обществе.

Советское общество было основано на системе коллективного заложничества, и сейчас на этом же основана новая цензура. Когда Владимир Кара-Мурза-младший (российский тележурналист и публицист) попал в больницу, я написала в The New Yorker, что его, судя по всему, отравили. На меня обрушился шквал критики из России.

Я сначала даже не поняла, что происходит. А потом узнала, что отец Кара-Мурзы просил журналистов не поднимать шум. Человек оказывается в заложниках у государства, находясь буквально на государственной искусственной почке. И его отец тоже становится заложником, ведь хочет спасти сына, и поэтому он по естественной советской привычке пытается включить в круг заложничества всех остальных.

Первое желание советского человека — договориться, последнее — поднять шум. Хотя единственный шанс на спасение людей — поднимать как можно больше шума. Я уверена, что члены Pussy Riot живы лишь потому, что три года назад на них смотрел весь мир и их нельзя было убить в тюрьме. Это травма, несколько поколений людей с покалеченной психикой, которые не умеют жить по‑другому. Способность предать себя и своих близких была для них условием выживания, и это настолько глубоко заложено, что нуждается в лечении. А лечить это мы не умеем.

В постсоветском пространстве считались приличными даже антисемитские и расистские высказывания. Но сейчас многие люди считают себя западными, образованными и не позволяют себе таких высказываний вне зависимости от своих взглядов. Эта политическая корректность, которую у нас принято хаять,— полезный общественный инструмент — он создает правила приличия. Ведь если ты хочешь в туалет, ты же посреди комнаты не снимаешь штаны, да?

Общественный переворот в России невозможен. В Украине сотни тысяч людей выходят на улицы и запускают в действие демократические механизмы. Они работают плохо, но все же работают. А в России ничего этого нет, все — фикция.

Путин — классический диктатор. Он смотрит свой собственный телевизор, ему дают читать только то, что он хочет видеть,— это полная изоляция. Какой его ждет конец, предсказать невозможно, поскольку это закрытая система. Но все рассказы о том, что его могут свергнуть олигархи,— полный бред. Этого не произойдет в первую очередь потому, что больше нет никаких олигархов.

Первое, что сделал Путин, когда пришел к власти — предложил им отказаться от политического влияния в обмен на сохранность капитала и личную безопасность. Те, кто отказались,— Владимир Гусинский, Борис Березовский, Михаил Ходорковский — попали в изгнание или даже в тюрьму. За 15 лет правления Путина институт богатого человека, обладающего политической властью, ликвидирован.

В светлое будущее России я не верю. Абсолютно. Эта система рано или поздно рухнет — любая закрытая система рано или поздно рушится. Это может произойти через два года или через двадцать, но от этого лучше тоже не станет — люди ведь останутся те же. Мне кажется, вековой процесс отрицательного отбора дал свои плоды. Сколько можно истреблять не просто интеллигенцию, а вообще все живое в стране? Сто лет истребляют, и сейчас даже последние жалкие остатки эмигрируют.

^{Оригинал на сайте журнала «Новое Время»}