Каково быть транссексуалом в России

Можно долго говорить о нетерпимости к разнообразным меньшинствам в русском обществе, но положение людей, которые чувствуют, что родились в чужом теле, часто особенно невыносимо. Алена Сойко расспросила четырех человек, которые или уже сменили пол, или только готовятся это сделать. Все они находятся на разных стадиях этого трудного и болезненного для них самих и для окружающих процесса.

Коррекция пола — это многоступенчатая процедура, которая строится по схеме: гормональная терапия — хирургическая коррекция половых органов — смена документов. В течение года или дольше транссексуал наблюдается у врача-психиатра, который должен подтвердить диагноз «транссексуализм». На этом этапе врач исключает шизофрению и другие заболевания психопатического характера. После этого специальная комиссия врачей выдает направление на коррекцию пола и смену документов. Перед операцией транссексуалы длительное время принимают гормоны. А после нее получают документы, которые подтверждают, что у человека теперь новое имя и другой пол.

Наталья, 39 лет

Получено разрешение комиссии на коррекцию пола и смену документов. Проведен курс гормонотерапии, операции проведены не были.

Я с самого раннего детства осознала себя девочкой, но я родилась мальчиком. Чтобы оправдать ожидания родителей, я стала играть в мальчика. То есть просто училась им быть. Вот, например, вспоминаю, как классе в шестом мы бежали стометровку, а мне так и говорили мальчики: «А что ты бегаешь как девчонки?». И я смотрела, как бегают они, и пыталась копировать их движения.

Очень долго я пыталась соответствовать ожиданиям общества. Сначала играла мальчика, потом изображала мужчину.
Вот я захотела завести семью. Но смогла сделать это только как мужчина, у меня двое детей. А с семьей очень сложно пойти на коррекцию пола. Много лет я, стиснув зубы, продолжала играть в мужчину только ради семьи.

Жене я открылась 10 лет назад… Примерно в этот момент я предприняла первую попытку корректировки пола. И вот когда начали в связи с гормонами проявляться первые изменения, жена мне сказала: «Знаешь, выбирай, или мы будем вместе и ты прекращаешь это, или, пожалуйста, меняйся, но давай расстанемся». И я как женщина, естественно, выбрала семью. Я ушла в депрессию на много лет, кое-как с ней с переменным успехом справлялась. Но год назад я дошла до ситуации, когда собственная жизнь перестала для меня что-либо значить. Я поняла, что так больше продолжаться не может. Я сказала об этом жене. Она отреагировала так: давай буду терпеть все это, сколько смогу. Пока терпит. Не знаю, будем ли вместе или расстанемся, время покажет. Так мы семьей и живем.

С женой мы живем как подруги. До сих пор при детях я играю папу, насколько это у меня теперь получается. Хотя они ведь все чувствуют. Старший меня периодически называет «моя папа», а младший, когда бабушка в гости приходит, говорит ей: «Бабушка, посмотри, а папа у нас девочка, у него косичка». В садике, когда прихожу в мужском, дети постоянно спрашивают: а я мама или папа. Недавно один мальчик говорил остальным, глядя на меня: «Нет, это не за мной мама пришла».

Год назад я снова села на гормоны. С зимы я — уже я. И на работе с весны я — это я. Коллегам рассказала, перед друзьями открылась, в общем, мне повезло тут. Часто люди, когда меняют пол, бросают работу, переезжают в другой город. У меня не изменилось ничего. На работе я директор, сказала очень просто: «Кому не нравится — можете увольняться». Никто не уволился. Папы у меня уже нет, а маме я не хочу рассказывать в силу ее возраста. Конечно, она не стала бы никогда швырять в меня сковородки или выгонять из дома. Но я боюсь, что она начнет себя корить: что что-то не то сделала во время беременности, что как-то не так воспитывала, а все эти сомнения только скажутся на ее здоровье. Однако нельзя сказать, что она ничего не видит. Да, я прихожу к ней полностью переодетой в мужское, но она видит мои ногти, мои длинные волосы. Говорит: «Ой, у тебя такие ногти, тебе любая девушка позавидует». Но я сейчас очень рада тому, что в детстве ничего не рассказала родителям. Они бы отвели меня к какому-нибудь специалисту, а тот влепил бы мне диагноз, шизофрению какую-нибудь.

Евгения, 38 лет

Принимает гормоны, разрешения на смену документов пока нет.

У меня только в 30 лет появилась возможность выхода в интернет, так я узнала о транссексуальности, познакомилась с транссексуальной подругой, которая, как и я, была из Ставрополя. Грубо говоря, я так и жила долгие годы с тем, чему не знала названия.

А проявляться это начало, как и у всех, с детства, одежда привлекала, была эмоциональнее, чем мальчики, не такая бойкая, как они, не умела дать сдачи. В школе было тяжело, надо мной издевались постоянно, травили. Да о чем тут говорить? Я когда училась, у нас в классе был мальчик с небольшими отклонениями, и его во время одной из перемен изнасиловали в туалете. Такой вот там контингент был в школе. А когда я начала немного отращивать волосы, ко мне прямо и подходили на улице с вопросом: «А не п*дорок ли ты?»

Там изменить свой облик — это подписаться на проблемы. Поэтому активно принимать гормоны я начала только здесь. Да, я самостоятельно принимаю гормоны, не доверяю нашим врачам, которые до сих пор ориентируются на женскую физиологию, хотя у транссексуалок она немного другая. Самостоятельно принимать не боюсь, потому что я не отношусь к категории людей, которые хотят сиськи прямо сейчас и прямо здесь.

В этом году я поменяла в паспорте фотографию, потому что на предыдущую все реагировали обычно так: «Девушка, это не ваш паспорт». С новой фотографией в паспорте уже год не могу устроиться на работу. На моей последней официальной работе меня просто затравили. Когда начал меняться внешний вид, начались проблемы. Мне поступали угрозы, была взломана моя переписка, которая лежала распечатанной прямо на моем столе, чтобы я знала, что ее взломали. Вот такое отношение. Пришлось просто уволиться. Сейчас уже год не могу найти работу, везде отказ, отказ, отказ. Если я по телефону начинаю говорить, кто я такая на самом деле, одни тут же бросают трубку, не дослушав. А если прихожу на собеседование, то, пока не показываю паспорт, все идет нормально.

Вот сегодня была на собеседовании, позвонила в пятницу насчет работы курьером, от 15 тысяч, на большее не замахиваюсь. Попала на директора фирмы непосредственно, все нормально, спросил, работала ли я. Дальше рассыпался: «Пожалуйста, приходите в понедельник на собеседование, если все нормально, можете тут же приступать к работе». А когда приехала и начала объяснять, какая сложность у меня с документами, прозвучала такая фраза: «Вы знаете, у нас тут еще начальники отделов, у них могут быть с таким случаем проблемы, я вам перезвоню завтра». Конечно, он не перезвонит. А если сознательный, то все равно получу очередной отказ. Я уже просто в отчаянии, если честно.

Я живу на съемной квартире с подругой, я не знаю, что мне делать. И не знаю, как изменить ситуацию. На все нужны деньги. Комиссия, которая выдает разрешение на коррекцию пола, стоит 35 тысяч. Операция по удалению яичек — еще 25 тысяч. То есть получается, чтобы сменить документы, мне нужно заработать деньги, а чтобы заработать деньги, мне нужно устроиться на работу, а из-за этих самых документов на работу никто меня не берет. Все, замкнутый круг. Если бы не подружка, которая фактически оплачивает за меня часть жилья, я бы просто сдохла на улице.

Это и выталкивает транссексуалок в среду проституции, а не потому, что мы такие развращенные. Куда человеку идти? В провинцию вернуться? Там и убить могут, что неоднократно происходило. И куда мне идти? В проститутки? Так я старая. Все, мне остается только под поезд. Сейчас живу на мамину пенсию.
Вот скажите мне, какая разница, какой там паспорт, когда ты возишь картриджи? Я устала. Если не найду работу, не останется другого выхода, кроме как шагнуть на рельсы. А что мне еще остается делать? Домой не вернусь, там ни работы, ни жизни.

Александр, 30 лет

Сменил документы, провел операцию «верх», операция «низ» не проведена.

В 12 лет я понял, что со мной что-то не так. И поначалу все спихивал на ориентацию. Потом убедился, что не в ней дело. Но о трансгендерах ничего толком не знал. И с 12 до 24 пытался строить нормальную жизнь, чтобы ничего не корректировать и жить как все. По характеру, по психологическим особенностям я люблю порядок. И вот я старался сделать все как полагается. Я вступил в брак, создал семью, у меня появился ребенок. Я сделал это, так как считал, что таким образом я смогу наиболее полно отработать исходную гендерную идентичность. И мне жаль, что мы не смогли сохранить семью. Ведь дочке, думаю, было бы все равно, сколько у нее пап — один или два. Для ребенка куда важнее, чтобы его любили. Отношений с ребенком у меня никаких нет.

В 24 года я понял, что нужно что-то делать, я прошел комиссию и два года назад сменил документы. В итоге вся процедура у меня заняла шесть лет. Как вы понимаете, здесь важно смотреть на пациента в динамике, чтобы исключить шизофрению или раздвоение личности, к примеру. Исключить вообще любое психиатрическое заболевание, убедиться, что это именно транссексуальность, а не что-то еще. В России две комиссии: в Москве, на которой многим отказывают, и в Питере. В Москве меня запороли, я уехал в Питер. На этих комиссиях тебя обычно долго мурыжат, годами. Это такая проверка, насколько ты готов и насколько тебе это нужно. Ты должен быть социализированным и адаптированным. Естественно, в плюс представительная внешность и наличие работы. Но, к сожалению, в случае с транссексуалами на несоответствие документов и внешности в России очень даже смотрят. Когда я ходил как мужчина, со щетиной и с усами, меня не брали даже убирать туалеты. Я просто поторопился и гормонотерапию начал раньше, чем изменил имя в паспорте.

Насчет родителей. В принципе ничего особо критичного, просто они меня стесняются очень. Конечно, они хотели бы, чтобы этого не было. Из-за дневного обучения и невозможности полноценно работать я временно живу с ними, пока не поднакоплю снова на съем. У нас практически нет общения. Я стараюсь максимально весь день отсутствовать: прихожу за час до их сна и ухожу на час позже их просыпания. А если и есть разговор, то только об их делах, о моих делах они ничего слышать не хотят.

Для меня момент правды принципиален. Отношения с девушкой подразумевают секс, естественно, перед сексом нужно поставить человека в известность о том, что он или она может увидеть. Это не значит, что о своей коррекции пола я твержу всем встречным-поперечным, но если я хочу с человеком дружить, общаться более близко, он должен об этом знать. Это своеобразный тест для меня: вот человек принимает это к сведению, мы продолжаем наше общение, а к этому не возвращаемся больше никогда, это значит — есть контакт. А если я сам не говорю правду, это значит, что человек не может быть для меня никем, кроме как знакомым средней руки. Для меня это еще и тест на адекватность тех, кто рядом со мной.

Если бы реализовались мои мечты, у меня была бы отдельная квартира, мне не пришлось бы снимать. А еще мне давно бы уже сделали вторую операцию. Верх два года назад стоил 100 тысяч, низ — 300. Для меня это большие деньги. Мне бы хотелось, чтобы они у меня были.
Ну и еще одна совсем уже невозможная мечта: чтобы меня приняли в монастырь. Да, я думаю иногда о том, чтобы уйти в монастырь. Но, к сожалению, учитывая отношение церкви к таким людям, как я, это невозможно.

На тему монастыря должен прояснить. Я просто нахожусь в общине. Почти все свободное время провожу там, помогая чем-то или просто общаясь с людьми. Там есть культурный центр, где мы все собираемся. А братья проводят мессы и другие мероприятия — чтение Библии, просмотр фильмов, просто спускаются пусть и недолго, но пообщаться с нами. Мне там спокойно. Пожалуй, это те немногие люди, кого я действительно люблю. Некоторые из них не знают о моей транссексуальности, но я обещал священнику, что и не скажу им, чтобы не шокировать. Но я говорю с ними на тему ЛГБТ, хоть толку от этого мало, там преобладают довольно нетерпимые мнения.

Яна, 23 года

Добивается разрешения на смену документов без коррекции пола, от гормонотерапии и операций отказывается.

Я узнала о том, что существуют трансгендерные люди, в 20 лет, но где-то лет с 12 была трансвеститкой, при этом считала себя больной и упорно продолжала бороться с этим. А с 20 перестала. Я теперь публично действую, хожу на всякие акции, у меня много православных оппонентов, которые готовы забросать меня камнями в самом прямом смысле. Мои родственники меня не поддерживают. Саму новость приняли крайне неспокойно, совсем неспокойно. До сих пор говорят, что мне нужно полечиться, что нормальные люди так себя не ведут. Что, на худой конец, я могу ходить так дома, раз уж мне так не терпится быть женщиной, но не в публичных местах. Нападают на мою активную позицию в этом вопросе, говорят, что весь этот активизм бесполезен и что к таким людям, как я, всегда будут относиться плохо в нашей стране. Я придерживаюсь иного мнения и не считаю, что у России какой-то особый путь. В западных странах активистки прошли тот же этап ненависти, и когда-нибудь мы его тоже преодолеем. На мой взгляд, достижение прав для ЛГБТ возможно только после смены власти, поэтому я занимаюсь не только трансгендерным активизмом, но и политикой.

Что меня беспокоит по-настоящему? С одной стороны, это, конечно, существующая трансофобия в обществе. С другой стороны, это процедура смены имени и пола в документах — мне, например, отказали в смене имени, так как имя «Яна» не соответствует мужскому полу в моем паспорте. Если у человека нет документов, которые бы соответствовали его внешности, то он сталкивается с дискриминацией там, где требуется паспорт, например, при устройстве на работу, съеме квартиры, в поездах, аэропортах... Пока такой двойной жизнью я и живу. Туда, где меня знают под мужским именем, мне приходится приходить в мужском. Хотя жить в Москве — это большая привилегия, я тут хожу по улицам, и на меня никто не смотрит. Поскольку это огромный город, здесь редко можно столкнуться со знакомыми.

В университет я хожу в мужском виде, хотя некоторые люди там знают о моем активизме. Когда я иду в юбке, я не боюсь, что кого-то из них встречу. Но вообще меня не особо волнует, кто там обо мне что знает. Что они смогут сделать со мной? Выгнать из аспирантуры? Это вряд ли, я как активистка подниму скандал, это никому не нужно. Я планирую в ближайшее время каминг-аут, надеюсь только найти подходящий повод, хотелось бы, чтобы им стала смена пола и имени в паспорте.

Также я планирую судиться за смену пола в документах без операций и психиатрической комиссии и за возможность не указывать пол в различных документах. Я против патологизации транссексуальности, как и против психиатрии в целом, и считаю, что с помощью психиатрических диагнозов общество ограждает себя от инакомыслящих, поэтому я никогда не пойду к психиатру. К тому же этот диагноз опасен для моей аспирантуры, вреден для моей профессиональной деятельности. Я занимаюсь химией, и когда я поступала в аспирантуру, мне требовалась справка о том, что я не состою на всяких учетах в психоневрологических диспансерах.

Мне не нужны операции на гениталиях, потому что я против необоснованных вмешательств в работу организма, к тому же я хочу детей. А операция меня такой возможности лишит. Я отрицаю понятие женского-мужского тела. Я рассматриваю понятия «женщина» и «мужчина» как идентичности, никак не связанные с биологией. Наличие гениталий определенного типа не имеет отношения к женщинам или мужчинам, вместо этого можно сказать «человек с вагиной» или «человек с пенисом». Мне нужно, чтобы меня воспринимали как женщину и в документах у меня был женский пол.

Как я вижу свою семью? У меня есть партнерка. Мы познакомились на лекции о трансгендерности, она много лет занимается трансгендерным активизмом. Вместе мы справились с моей сексофобией, которой страдают многие трансженщины. Есть стереотипы, как должны заниматься сексом женщины, а как мужчины. В связи с этим многие трансгендерные люди не занимаются сексом до операции. Моя партнерка помогла мне деконструировать эти стереотипы и понять, что разные женщины занимаются сексом по-разному. Полгода назад я бросила пить гормоны, чтобы восстановить фертильность. Мы хотим двоих детей.

Текст Алена Сойко, фото Алексей Кузьмичев, colta.ru