«Гей на передержке». На каком языке власть разговаривает с избирателем

Олимпийцы в Корее – в нейтральной форме; погибшие в Сирии – очередные «их там нет»; логично, что в такой обстановке самым ярким предвыборным высказыванием тоже будет нечто анонимное, за что никто не возьмет на себя ответственность. Ролик «о важности явки на выборы» с Сергеем Буруновым, как говорили в старину, взорвал интернет, и сравнить его в этом смысле не с чем. «Гей на передержке» не оставляет никаких шансов вообще никому.

Если бы в России была антисистемная политическая сила, способная нанять относительно известных актеров и снять с ними трехминутное политическое кино, можно было бы даже предположить, что ролик высмеивает навязываемые властью штампы и издевается над планами повышения явки. Теоретически можно допустить, что сама студия «Даблби» режиссера Александра Байкова, желая отрекламировать свои творческие возможности, сделала вирусный ролик на модную тему, но это тоже вряд ли – политическое высказывание в наших условиях всегда будет делом слишком рискованным, чтобы рекламировать себя с его помощью.

Вероятнее всего, ничего неожиданного за роликом не стоит, и даже гадать, кто именно его заказал – Центризбирком или штаб Владимира Путина, – смысла не имеет, разница между этими двумя сущностями кажется сугубо формальной, и, чья бы подпись ни украшала собой смету, финальный сценарий, как и бюджет, согласовывался именно в кремлевских кабинетах. Это кино сняла для нас власть.

И значит, ⁠это кино о том, как ⁠власть представляет себе среднего российского избирателя, ⁠его взгляды и страхи, его культуру, его язык. Сильнее всего ⁠в глаза бросается, конечно, гомофобский ⁠посыл ролика, и это ⁠странно; все-таки нападение геев на обывателя-натурала ⁠не самая очевидная предвыборная страшилка, наша политическая традиция всегда крутилась вокруг страхов голода и гражданской войны, а гомофобия даже в десятые, когда она стала фактическим мейнстримом, все же находится вне официального набора политических угроз. Закон о гей-пропаганде как приняли, так о нем и забыли, а пугают чаще все-таки «майданом» и вообще ситуацией «как на Украине», то есть логичнее, чтобы в ролике вместо гея был какой-нибудь украинский радикал, но выбрали почему-то гея. Можно предположить, что такой выбор связан с тем, что «как на Украине» могло не сработать. Чтобы нестабильность пугала, нужна стабильность, и, видимо, именно по ее поводу у власти есть настолько серьезные сомнения, что нестабильностью решили не пугать.

Зато пугают армией. Страх быть призванным – застарелый, всеобщий и вечный. Военком, объявляющий о повышении призывного возраста до 60 лет, – образ, который одинаково эффектно смотрелся бы и в перестроечной «чернухе», и в кино девяностых. Судя по тому, что военком обозначен как угроза, за несколько десятилетий в России в этом смысле не изменилось ничего, кроме такого довольно скользкого момента – вообще-то пугать обывателя армией должны критики власти, всякие пацифисты, диссиденты и оппозиционеры. Армия – вечное воплощение тупой и бездушной государственной системы, и, когда само государство (еще раз – сомнений, что за роликом стоит именно оно, нет никаких) пугает людей армией, в этом есть трагикомическое противоречие, потому что государство пугает самим собой и не стесняется того, что оно вот такое страшное.

Еще пугают инфляцией (четыре миллиона на школьный ремонт) и советским реваншем (пионерский галстук на ребенке) – это как раз привычные штампы из прошлых предвыборных пропагандистских кампаний, и использование этих штампов можно даже считать намеком на некоторую стабильность. Когда одними и теми же ужасами из прошлого пугают на протяжении десятилетий, сами ужасы становятся уютными и привычными, отделяясь от своего реального значения. Советских черт в нашей реальности все больше и больше, но пионерским галстуком еще можно пугать; социально-экономических признаков девяностых тоже хватает, но девяностые как страшилка – это до сих пор действует.

Но главное все-таки язык. Новаторским его назвать, конечно, нельзя, но само использование этого языка в политической пропаганде – вещь для отечественной предвыборной культуры нетипичная. И главные знаковые предвыборные кампании (1996 и 1999), и все остальные, «проходные», так или иначе основывались на эксплуатации гражданского чувства – даже в 2012 году, когда после Болотной перезапустили газету «Не дай бог», упор делался на недопустимости революции, сохранении стабильности и прочем Уралвагонзаводе. Власть разговаривала с агитируемым обывателем, сохраняя серьезное выражение лица и тон. Сейчас она говорит на камедиклабовском, заведомо смешном языке, а политические страшилки разбавлены темой телесного низа – кроме того гея, в страшном послевыборном будущем есть еще и лимит на использование туалета, этим не пугали даже в 1996-м.

Политическая эксплуатация эстетики телевизионного юмора – это интересно, потому что сам этот юмор – безусловное достижение именно путинской эпохи, и присутствующий сейчас среди доверенных лиц Путина Евгений Петросян производит впечатление не столько самодостаточного агитатора, сколько такого охотничьего трофея, вывешенного над штабным камином, потому что зачем он еще нужен Путину? Разве только пугать – мол, не будет Путина, страна снова обрушится в девяностые, и по телевизору будет сплошной Петросян. Петросян и «Аншлаг», наследники советского макабрического стендапа, царствовали в отечественной смеховой культуре именно до прихода Путина, их торжество пришлось на девяностые и начало нулевых, а по мере огосударствления телевидения (и, значит, массовой культуры вообще) их, как и либералов, жестко вытеснили комики путинского поколения, одним из которых, безусловно, стоит считать звезду «Большой разницы» и «Полицейского с Рублевки» Сергея Бурунова, снявшегося в этом предвыборном видео в главной роли.

^{Печатается с сокращениями. Читать колонку Олега Кашина целиком по подписке на republic.ru}